Что это, спрашивается, такое?
А это, представьте, начало ещё одной книги. Я позволил своему Антону свет Павловичу сочинять собственные письма к учёному соседу. Это ведь так мило — роман в романе. Мило и хитроумно — закрутить две независимые сюжетные линии, протянуть их, сколько удастся, и только в самом уже финале взять и пересечь, как две эвклидовы прямые. Так пересечь, чтобы шары на лоб и искры из глаз: ах вон оно что!..
У меня даже название для такого вкладыша лет десять томилось — «Альфонс Альфонс» (ну, как «Альтист Данилов» или «Пианист Сидоров»). А теперь вот и Мастер свой нарисовался, даром что без Маргариты.
Правда, чем и на что он там, в лесу, испражняется, я ещё не додумал. Но давайте так: охота неволи пуще, приспичит писать — на бересте будешь грязью корябать. Люди вон в тюрьмах умудрялись… Ой да ладно, какая ещё береста — подложу-ка я ему в кармашек записнушку с обычной ручкой, пусть строчит, пока паста не кончится, а там и поглядим.
И допущенного до самостоятельного творчества Антоху приподняло и понесло:
«Роза — такое её имя.
В честь бабушки, наверно. Неспроста же обе Розы?
А бабушке повезло в честь фройлен Люксембург. Тогда это было в ходу. Хуциев вон вообще Марлен, и даже странно, что в космос, когда приспичило, послали обычного Юру…
Короче, с именем Розе несколько не свезло. Даже капитально не свезло, если кому доводилось засиживаться с ней в районе литра и выше. В такие нечастые к её чести вечера спич о Розином имени неминуем. К середине второго литра всплывает новая тема: она, Роза — хоть и Роза, а не татарка. И, если на то пошло, может показать лобок. Он не бритый (ну, слышала где-то Роза, что у татарок бритый). Бывалые собутыльники отмечали, что аргументом этим Роза ни разу не пренебрегла. Правда, и до демонстрации, по слухам же, ещё не доходило, хотя люди попадались не только настойчивые, но и во всех отношениях достойные.
Во всех — конечно, гипербола. Так говорится, но не бывает. И, похоже, я оказался первым, кто, не будучи перегружен вышеупомянутыми достоинствами…»
Тут Томка не сдержалась: а чего это вы там записываете? — Не переживайте, не про вас, дорогуша. — А про кого? — А про кого надо, про того и записываю. — Ну и пожалста! и скрывайте себе на здоровье! — Да уж без вашего как-нибудь разрешения. — Да сколько угодно, какие мы деловые, на хромой козе не объедешь! — Не подъедешь. — Да вы не отвлекайтесь, сочиняйте… И уложила Лёньку, и сама улеглась: задницей к Тохе — на, мол, тебе! нравится?
Тохе нравилось. И, посозерцав с минуту выставленный для впечатления филей, он начертал:
«…умильно и полжизни незабываемо: ты в ней, а она, умудряясь придать голосу достаточно ровности, ласково врёт жужжащему из твоей трубки мужу, что вот уже, дескать, едет, едет, и, видимо, скоро будет. И ты успеваешь задуматься, а нету ли в этом будет второго, как раз твоим ушам адресованного смысла? Потому что едете вы с ней в довольно специфическом направлении, и даже отвлекаясь на эту маленькую ложь, она не может не чувствовать, что будешь с секунды на секунду именно ты… И нет чтобы с гордостью и придыханием вспоминать о том, чего многим и сниться не пыталось — неуёмное нутро начинает глодать гаденький червь сомнения. Кто же, мамочка моя дорогая, был больше оплёван этим чудовищным актом лжи? Ни о чём не догадывающийся (да хоть бы и догадывающийся, чёрт уже с ним, счастливым за скобками!) жужжунчик, или ты, на глазах, ушах и буквально неважно на чём у которого эта мерзость и происходит?..»
Так, Палыч, — это я уже не ему, это я себе — какое-то не больно священное писание у тебя получается.
Ты чего, милый? Спермотоксикоз замучил, да? В башку ударило? А ну-ка, завязывай с задами, профильным займись! О высоком давай, о вечном.
Полтора следующих часа дум о высоком завели в предсказуемый тупик: на фига Христос, ежели над ним уже есть один Безымянный? Получается, что Иисус вроде замминистра: при должности, но без полноценных полномочий — так, что ли? И какой он после этого спаситель?
Ой, знаю, знаю: троица! Основа основ и головоломка головоломок. Такая, что не только чужие — своих половина взартачилась: где это видано, чтобы сын с отцом одновременно — «предвечно» — появились? Тоже нам сверстнички… Тогда уж как братья бы, что ли, проходили…
А ещё дух этот… Дух-то зачем? Почему ни о каком духе в передних книжках ни полслова? Как у вас вышло, что сын о нём ни разу не обмолвился? Про отца день и ночь талдычит, а про третьего близняшку молчок. Откуда тогда — дух?
А оттуда, ваши преосвященства, что нечего задним числом подгонять, вот откуда! Триста лет вы этот тришкин кафтан кроили, потом ещё полвека ратифицировали, а отмаз получился до того корявый, что не докопаться — себя не уважать.