«Летом здесь гораздо приятнее», — подумал Лённарт, переживая очередной ледяной порыв.
Окончательно стемнело. Полная луна неслась наперегонки с облаками, то и дело с разбегу ныряя в них и вновь выглядывая через разрывы. Ее бледного света было вполне достаточно, чтобы не сбиться с пути.
У кромки леса мужчина остановился. На дороге, вокруг так и не разведенного костра, лежали человеческие трупы. Чуть дальше, ярдах в шести от них, валялись дохлые лошади.
Лённарт подошел к ближайшему мертвецу, рукавицей смахнул с его лица снег и удивленно хмыкнул, увидев застывшую счастливую улыбку. Изгой не сомневался, что еще час назад незнакомец был жив, но создавалось впечатление, будто он несколько недель пролежал на холоде. Белый, с посиневшими губами, покрытыми инеем волосами и тонкой корочкой льда, сковавшей кожу, он превратился в стылое изваяние.
Охотник склонился над следующим покойником. Тут было то же самое. Счастливый оскал, ледяная корка и распахнутые белесые глаза.
— По мне, лучше бы вы умерли как-нибудь иначе, — обратился Лённарт к мертвецам, но те не собирались отвечать и продолжали блаженно лыбиться.
В народе гуляли истории о Ледяной невесте, появляющейся на пустынных дорогах в самые холодные дни в году и целующей приглянувшихся ей путников. Говорят, поцелуй этот сладок, словно горный мед, и, отведав его, человек улыбается даже после смерти.
Лённарт поспешно осмотрел землю и на самом краю истоптанного участка нашел то, что до последнего мгновения надеялся не увидеть, — едва различимые следы босых девичьих ступней. Они исчезали ярдах в десяти от того места, где он стоял, — словно женщина растаяла в воздухе. Возможно, так оно и было.
— Извините, ребята, зато, что мне придется сделать, — сочувственно произнес Изгой, обнажив меч, — Но выбора у меня нет.
Насколько он помнил, люди, погибшие от встречи с Ледяной невестой, не имели дурной привычки бродить после смерти, но рисковать и оставлять за спиной трех упырей, особенно в Отиг, — настоящее самоубийство. Поэтому, скрепя сердце, Лённ сделал то, что диктовал ему трезвый расчет.
Больше всего пришлось повозиться с последним из мертвецов. Кровь, превратившаяся в лед, мерзко скрипела под клинком. Смерзшаяся плоть была твердой, словно мореный дуб, которым обшивают борта королевских фрегатов. Приложив немало упорства, охотник все-таки смог отделить голову от тела.
Убрав оружие, он достал фляжку и сделал скупой глоток. Жидкость славно обожгла горло, по языку растекся приятный вкус свежей черники.
— Пусть боги смилостивятся над вашими душами и примут их в свои благословенные чертоги, — пожелал он мертвым.
Изгой не стал обыскивать карманы незнакомцев, несмотря на богатую одежду и дорогое оружие. Он не любил обирать умерших, хотя о нем и ходили такие слухи. Однако Лённ не спешил их опровергать. Они были ничуть не хуже тех, где ему приписывалась особая, изощренная жестокость с убийцами и душегубами, на которых он имел привычку охотиться. У него была репутация серьезного человека, которому лучше не попадаться под руку. Особенно когда за это обещана хорошая награда.
Спустя несколько минут после того, как Изгой покинул прогалину и скрылся в лесу, из снежной пелены неспешно выступил его конь. Он подошел к людям, наклонив голову, обнюхал тела и, разочарованно всхрапнув, направился к лошадям. Копнул снег копытом, коснулся мордой каждой из них. Призывно заржал.
Животные, зашевелившись, начали подниматься. Лед на их шкурах лопался и с легким, едва слышным приятным звоном осыпался. Через несколько мгновений, ожившие отправились той же дорогой, что и Лённарт.
Эту песню часто пели в Строгмунде, и теперь она вертелась у Лённарта в голове, помогая бежать. Изгой торопился.
Ему то и дело приходилось перебираться через большие сугробы и наносы либо спускаться с какой-нибудь горки. Местность была неровной, в складках, и если летом, на лошади, путешествие не становилось обременительной задачей, то теперь даже двужильный Изгой чувствовал усталость. Однако старательно ее не замечал.