Весь следующий день лил сильный и сырой снег. Он усложнял работу, он злил, тяжелил и без того тяжёлые ватные бушлаты. Оттого ещё обиднее было вновь видеть детей: они снова пришли и снова стали бросаться. Конвоиры не сразу взялись их прогонять.
Беззвучный полёт и шорох травы. Словно снежный дождь пошёл с градом, словно обрёл звук. Лида споткнулась и повалилась лицом вниз. Меж колких травяных волос лежали круглые камни. Они, белевшие на чёрной грязи, тонко пахли творогом. Поднесёшь ближе к носу, а там ещё – молоко и сыр. Рука сунула камень в рот, камень оказался солёным.
– Собирайте! Собирайте! – тихо скомандовала Лида женщинам, пока конвоиры разгоняли детей.
В бараке достали и показали всем.
– Это курт, – опознала Гульжамал. – Сушёный на солнце творог.
Кому достался, начали пробовать. Раскусывать, крошить, делиться. Шарики нахватали неровные, крупные, в обхват большого и указательного пальцев. Пах курт сухо и горько. Вкус имел прокисшего молока и старого творога. На руках оставлял белый порошистый след. Во рту распадался с хрустом, растягивался по языку с мучным вкусом. Насыщал.
Мальчонка с плоским носом опять снился Лиде всю ночь. «Так вот какой ты, Лёша, спаситель…» На утро Лида решила покончить с обманом.
Две следующие недели она сторонилась женщин, мало говорила, выходила, терялась, возвращалась другим путём, с другими, чтобы никто не смог вспомнить, в какой точно момент она стала тоньше. Где-то в те дни она лишь раз мысленно обратилась к нему: «Спасибо», – и устыдилась тому, что сама поверила в выдуманное. Когда мысленно справилась, отделилась от Лёши, она честно долго плакала – от благодарности, одиночества, пустоты.
– Потеряла? – поняла вперёд всех Гульжамал. Она грубо обняла Лиду за плечо.
Лиде захотелось избавиться от лжи до конца, и она вдруг призналась:
– Не было никого.
– Если тебе так легче, – не поверила Гульжамал и ободрила: – Будет ещё.
Анфиса вовсе предложила думать, что ребёнок Лиды выживет, что его, как несколько лет назад одну девочку, вытащит из бочки с телами работница лагеря, заметив движение маленькой ручки. Вытащит, выходит и вырастит в тепле и здравии. Никогда не увидишь, но верь!
И больше никто ничего не сказал, не спросил из жалости.
Ночью после того снилось, что молодой конвоир принёс в барак круглое зеркало, повесил у входа. Увидев его, женщины побежали толпой: некоторые не видели себя несколько лет. И Лида побежала. Стоя в толпе, во сне, долго не могла найти в отражении, где она. Бегала глазами, бегала, пока не увидела напротив: глаза своей матери, её же волосы под косынкой, чужие нос и губы на своём лице.
Проснувшись, подумала о себе: кто она такая? Для чего её спасали маленькие мальчики от смерти? И сколько можно её спасать? Прятки за чужими спинами, как беременность, не могли длиться вечно.
Узниц построили у барака, а когда повели, Лида догнала Гульжамал:
– Научи меня делать дрожжи.