У Лёшки дух захватило. Он и представить себе не мог, что быстрая обская вода, из холодных горных рек Бии и Катуни, сливаясь, мутными своими волнами добегает аж до океана. Да не одного, а целых трёх!
А Картошка, как ни в чём не бывало, продолжала.
– Смотри-ка, уже Колпашево. Это город не простой. Здесь в 17 и 18 веках проезжали русские посольства в Китай. И даже камчатская экспедиция Витуса Беринга*.
Лёшка разглядывал город Колпашево на правом берегу, а Картошка рассказывала про основателей города служилых людей Колпашниковых.
– Откуда ты всё знаешь? –позавидовал Лёшка.
– За тысячи лет и не такое видала. Папас, картофель, картопля, бульба, как только меня не называют по всему миру! Чего только со мной не было! Индейцы моей родной Южной Америки сушили меня и ценили втридорога. Завоеватели привезли меня в Европу, а европейцы боялись меня как яда, украшали наряды и причёски моими цветками, пока Парментье* не научил их картошку есть. В Россию меня Пётр I привёз, да не сразу я здесь прижилась. Пришлось Сенату во времена царицы Екатерины особый указ издать и разослать по стране картофель, чтобы его выращивали. А про картофельные бунты* и вспоминать не хочется…
Картошка вздохнула, вспоминая грустные страницы своей истории.
– Но сейчас-то тебя все любят! Ты стала для нас самая родная, – попытался утешить её Лёшка.
– Так уж и все? – не поверила Картошка. – А не ты ли недавно сказал, что ненавидишь меня?
– Откуда я знал, что ты такая необыкновенная? – Лёшка схитрил: – Интересно, какой это город?
– Это? – Картошка взглянула на берег. – Нижневартовск. Его «Самотлорские ночи» ни с чем не спутаешь.
– Какие-какие? – переспросил Лёшка.
– Белые. Фестиваль искусств, труда и спорта.
– Картошечка, ты и в искусстве разбираешься? – ахнул Лёшка.
Картошка снисходительно посмотрела на него и объяснила: – Знал бы ты, сколько стихов и песен сочинили в мою честь. В Минске есть памятник мне, а в Бельгии – музей картофеля. Ой, а как весело художники ставят штампы картофельными матрицами!
Про картофельные штампы Лёшка тоже ничего не слышал, но признаваться в этом не хотел. Он решил, что потом обязательно узнает, что это такое. И даже сам попробует их сделать.
Лёшке давно хотелось показать свои знания и, наконец, представился случай.
– Я знаю, какой это город, – он кивнул на берег. – Это Сургут. Я читал, что основать его велел царь Фёдор Иоаннович ещё в 16-ом веке. А раньше там была крепость.
– Сургут знаменит своей нефтью и газом. – Картошка задумчиво поглядела вдаль. – А лучше бы все знали про его Барсову Гору. Вон там она, на правом берегу.
– А что там? – заинтересовался Лёшка.
– История.
– Какая история? О чём?
– До-олгая история о людях, – уклонилась от ответа Картошка. – Когда-нибудь ты сам её увидишь.
Они помолчали. Странное дело, но даже молчать с Картошкой было интересно. Смотреть на широкую, бескрайнюю реку, на едва проступающие вдали берега. Разлившиеся по воде отблески огней с Нефтеюганских островов завораживали. Картошка чуть слышно прошептала: «В Нефтеюганске музей реки Обь!», и снова замолчала. Так в тишине и плыли, убаюкиваемые плеском волн.
Вечер был необычный, было в нём что-то неправильное, но Лёшка никак не мог понять, что именно. И вдруг его осенило.
– А почему не темнеет?
– Так ведь Мегион проплываем, – спокойно объяснила Картошка.
– Меги-что? – такого названия Лёшка не знал.
– Мегион. Город. В нём белые ночи как в Санкт-Петербурге.
– Картошечка, ты всё на свете знаешь! – восхитился Лёшка.
Картошка лукаво взглянула на него и надела сомбреро Лёшке на голову.
– Давай-ка лучше поужинаем, – предложила она.
Картошка всё время так увлекательно рассказывала, и по сторонам было так красиво, что Лёшка давно позабыл про голод. А теперь он явственно услышал, как плачет его пустой живот. Лёшка с тоской посмотрел на плот – не было никаких припасов, ни крошечки, и обречённо вздохнул. Картошка улыбнулась.