— Продолжайте репетиции…
— Хорошо, — сказала Нина, — будем продолжать.
Сердце у нее билось ровно, зло и радостно.
ПОСЛЕДНИЙ СНАРЯД
Он не видел, как его расстреляли. Он видел, как его схватили, а потом слышал, как автоматы просыпали под окнами страшный грохот. Он выбежал на глиняную улицу поселка, и яркий свет южного дня померк у него в глазах. Возле дома навзничь лежал отец и, не боясь, открытыми глазами смотрел на ослепительное солнце. Только незрячие и мертвые глаза могли так смотреть на солнце. Его отец не был слеп, значит, он был мертв.
Он плохо помнил, что случилось потом, когда он увидел отца и свет померк в его глазах. Он вроде бежал, не разбирая дороги, тычась, как котенок, в узких мышеловках-улочках города, и если плакал, то не навзрыд, потому что горе как обручем перехватило его маленькое тельце, мешая дышать и рыдать. Потом сознание его прояснилось, и он понял, куда и зачем бежит: мстить! Жечь, взрывать, стрелять… Они его еще узнают, палачи-фашисты! Он им еще покажет!
Все было против него в этом злом мире. Деревья, выгоревшие на солнце и не дававшие тени, само солнце, горячим пауком висевшее у него над головой и грозящее лучами-паутинками, змея-дорога, жалящая босые ноги острозубым ракушечником… По мере того как мысль овладевала чувствами, бег его замедлялся и в конце концов перешел в шаг. Ветер, летевший с моря, освежил лицо и высушил слезы. Гнев, туманивший голову, отступил, и он увидел себя на обочине дороги, заставленной слоноподобными танками. Они грелись на солнце, задрав хоботы пушек, бок о бок с машинами, мотоциклами, тягачами, а поодаль от них на пожухлой траве вповалку лежала машинная прислуга: танкисты, артиллеристы, водители. Простоволосые, с расстегнутыми воротами, а то и босые, они блаженно нежились под деревьями, дававшими скупую тень. Все это, сонное, ленивое, дремлющее, было только внешне таким, а на самом деле было полно страшной силы, которая, как камень из пращи, могла быть во мгновение ока запущена в направлении главного удара. А главным направлением, он знал, был Инкерман, предместье Севастополя, который сражался и не сдавался врагу. Среди немцев изредка сновали крымские мальчишки. По глазам было видно, страх гнал их прочь, те же глаза выдавали другое: любопытство. И оно удерживало мальчишек на месте. Он вполне мог сойти за одного из них. Любопытство, вот что привело его сюда. Любопытство! Пусть они так и думают, проклятые, развалившиеся на его родной земле, как на своих немецких пуховиках. Они его еще узнают, он им еще покажет!..
Отец…
Туман снова заволок голову, но он тут же усилием воли рассеял его и увидел канистру, стоящую на земле возле машины. И то ли сам он это сделал, то ли другой кто, влезший в него и взявшийся руководить его движениями, но только он взял эту канистру спокойно, без оглядки и поволок по дороге. Немцы, видевшие это, глазом не повели: ну взял, ну поволок — значит, велели. Не мог же мальчишка сам, без спроса… Нет, в это они, лишенные собственной воли, просто не могли поверить. И потом, это же безрассудство — под носом у всего войска! А мальчишка, судя по лицу, ангельски тонкому, робким глазам-медалькам и дрожащим губам-бантикам, только цыкни, упадет на спину и лапки кверху, как кошечка.
Знай они, отчего у этой кошечки дрожат губы! Не от страха они дрожали — от ненависти, и ненависть эта начала действовать с того самого момента, как в руках у мальчишки оказалась канистра с бензином.
Карл Эгер, командир танка, морщил лоб и вспоминал. Сидел по-турецки на броне, подставив солнцу белокурую голову, и вспоминал слова корпусного гимна.
«Смертью смерть поправ, мы идем, — бормотал он. — Идем, идем, идем…» Вспомнил продолжение: «В земной шар, как в барабан, бьем, бьем, бьем!» — и, радостный, оглянулся. В поле зрения лейтенанта попал мальчишка с канистрой. Постоял, послушал, ожег лейтенантика неприветливым взглядом и ушел восвояси. Лейтенант, плюнув, тяжело посмотрел вслед. Грубые, не понимающие ласки люди. Смерть, и та их не пугает. Час назад в поселке для устрашения расстреляли каждого десятого мужчину, а спустя полчаса на мине, едва покинув стоянку, подорвался танк.
Мальчишка тем временем юркнул за угол сарая. И вдруг оттуда взметнулось пламя, из сарая с воплями повалили солдаты.
Лейтенант Эгер, сообразив, кто поджег склад и куда мог убежать поджигатель, вырвал из кобуры пистолет, слетел с танка и понесся следом. Он ведь не знал, что крымские мальчишки в море и в степи чувствуют себя в такой же безопасности, как дельфины и суслики. Степь утаила мальчишку и заставила лейтенанта Эгера вернуться ни с чем к своему танку. Он взобрался на него и в бессильной ярости смотрел, как поодаль от него догорает склад с войсковой амуницией.