Там он твёрдо решил, что должен что-нибудь сделать для Боженьки! Надо что-нибудь ему подарить, чтобы ему стало веселее, и чтобы он не думал, будто Лёська его не любит.
Когда дед и бабушка ушли в огород, Лёська достал из-за печки свою заветную коробочку с "сокровищами", нашёл в дедовом ящике клей и пошёл к Боженьке. На широкую лавку он поставил свою табуреточку и осторожно закарабкался на неё. Табуреточка качалась, и приходилось держаться за стенку. И только когда Лёська забрался на самый верх, он обнаружил, что оставил коробочку с клеем на лавке. Пришлось слезать и заново повторять героическое восхождение.
Наконец, Лёська очутился перед Боженькой и начал дарить подарки. Очень медленно и осторожно он прилепил на клей в уголки картинки свои "сокровища": красивую нерусскую монету, разноцветную стеклянную пуговицу, вырезанный из журнала белоснежный парусник и золотистого дракончика, выменянного во дворе на настоящую гильзу… Никак не прилепился только железный солдатик, и Лёська оставил его себе.
Слазить было трудно – уже подкруживалась голова. Но Лёська был доволен. Он отошёл немного, чтобы полюбоваться своей работой. Получилось очень красиво! А ещё Лёське показалось, что Боженька немного повеселел и чуть-чуть улыбается. Здорово вышло! Только не надо никому рассказывать – пусть сами увидят, обрадуются и похвалят его, Лёську! Вдруг он вспомнил, что надо креститься. Перекрестился, поклонился и побежал вприпрыжку к заждавшемуся его Тузику…
Наступил вечер. Лёська во дворе строил домик для солдатика и слышал, как хлопочет бабушка, собирая на стол к ужину. Вдруг в доме сделалось как-то шумно, и раздался крик деда, похожий на пароходный гудок:
– Алексей!.. Алексей, подь-ка сюды!!!
Лёська не сразу понял, что это его зовут – Алексеем, да ещё так громко, его ещё никогда не называли. И он слегка испугался. Подлетел к двери, тихонько приоткрыл её и испугался уже очень! К нему повернулся дед – весь красный, с трясущимися губами, и задышал с каким-то хрипом. Бабушка сидела в углу на лавке и плакала, не глядя на Лёську.
– Ты что это, паршивец, натворил?! – закричал дед, переходя на визг. – Я тя отучу от баловства-то! Родителям не до воспитания, так от рук отбился малец! БалУйся-балУйся, а край знай! Шо удумал, паршивец эдакий – образа поганить!!! Накажет Господь! И меня накажет за недогляд такой!.. А ну, сымай портки! – грозно рыкнул дед, надвигаясь на Лёську…
Что было дальше – Лёська помнил плохо. Наверное, потому что ничего не понял. Даже не очень больно было, когда дед шлёпал по попе. Больно было. Но не там… А было сильно больно, сильно обидно и сильно страшно. Его дед, который строгал для него саблю, сажал на настоящего коня и ласково ругался «мартышкой бесхвостой», так по-настоящему рассердился, так громко кричал и так шлёпал… не понарошку… Его, Лёську, любимого внука! За что?! За что?!!! Он же так старался, так придумал, чтобы всех порадовать…
Лёська проплакал весь вечер, отвернувшись к стене в своей кроватке за занавеской. Острые плечики его зябко вздрагивали, когда он тихо всхлипывал. Отказался от ужина и даже от блинов со сгущёнкой. Слышал, как приходила бабушка, долго сидела на краю кроватки, тяжело вздыхая, но так ничего и не сказала. И не погладила. Потом она очень долго что-то жалостливо просила у Боженьки.
Когда в доме стало темно, и все легли спать, Лёська на цыпочках прокрался в переднюю комнату. Волнуясь, залез на скамью к образам и в свете лампадки увидел, что его «сокровища» уже оторваны. И только остатки клея виднеются кое-где по краям. Боженька опять был серьёзным и немного растерянным.
И Лёська подумал, глядя на него: «Это ничего… по попе… Ему больнее было. И обиднее… Тоже ни за что, но больнее намного…» Он вытер ладошками с глаз слёзы и больше не плакал.
…А во сне к нему пришёл Боженька. И Лёська подарил ему все свои сокровища! И железного солдатика тоже подарил. А потом они с Боженькой болтали и смеялись, сидя на дедовом крыльце…
Слабый утренний свет тихонько проникал сквозь тряпичную занавеску, где, обнявшись с подушкой, Лёська счастливо улыбался во сне.