Самолёт тронулся, чужие очки запрыгали на носу, комиссар стал их прилаживать, решив проследить момент отрыва от земли: он слышал от стажеров, что этот миг совершенно неуловим для глаза. Приладив резинку, он глянул за борт и ахнул: далеко-далеко внизу лежали тёмно-вишнёвые крыши ангаров. Нет, ощущение первого полета совсем не похоже на то, что ему рассказывали и как это он себе представлял. Неощутимый привычному обонянию Волка запах отработанного газа, вылетающий из патрубков, вызывал у комиссара тошноту.
На виду у всех Волк вёз комиссара осторожно. Прошли первый слой облаков. Машина шла по прямой, мотор гудел полным, жизнерадостным голосом и вдруг осёкся, словно перерезанный: комиссар тревожно глянул на Волка. Самолёт, легко покачиваясь, медленно оседал по вертикали. Чикладзе испытывал приятнейшее ощущение.
— Парашютирование! — крикнул Волк. — Правда, приятно? — И не успел комиссар кивнуть головой, как машина, свалившись на правое крыло, с опущенным носом завертелась в сумасшедшем вихре. Чикладзе, вцепившись скрюченными пальцами в сиденье, глядел поверх крыла — облака белой каруселью шли перед глазами. Со свистом выйдя на прямую, Волк крикнул:
— Штопор!.. Мы сделали три витка!
Он с усмешкой наблюдал в зеркало за растерянностью комиссара.
Затем промчавшись по прямой и дав пассажиру немного прийти в себя, Волк сделал лихой переворот через крыло. Чикладзе, не понимая, что происходит с самолётом, ухватился за борта кабины: горизонт провалился куда-то вниз, резко и косо по вертикали пересёк поле зрения, и облака вдруг бросились на машину. «Ну и ну», — думал комиссар, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.
Волк видел его бледность, но не оборачивался. «А ну, попробуем горкой!..»
Верный способ вызвать у любого человека тошноту — набирать высоту горками: раскачиванием машины с хвоста на нос — тут уж никто не выдержит. На пятой горке голова комиссара завалилась в кабину и показалась обратно с позеленевшими щеками. Волк продолжал пытку. Чикладзе стыдился говорить о том, что ему нехорошо. Помотав как следует комиссара, Волк разогнал машину и сделал подряд четыре мёртвых петли. Разорванные облака, голубые клочья неба, солнце, горизонт — в пьяном нагромождении сыпались куда-то вниз. Чикладзе уже совсем не разбирался в происходящем. Выйдя из петли, Волк сразу завалил машину в глубокий вираж: обед густо хлынул из горла комиссара. Он уже ничего не видел и, повиснув на ослабевших руках, глядел в кабину. «Так опозориться?.. Ай-яй-ай-яй!..» — покачивал он головой. Волк убрал газ и крикнул:
— Ну, как?!
Комиссар поднял лицо и виновато улыбнулся.
— Что такое? — словно не понимая, спросил Волк.
Чикладзе высунул язык и показал рукой, что с ним происходит.
— Тошнит?.. Рано, рано. А я думал ещё пару переворотиков завернуть…
Комиссар покачал головой: довольно.
— Значит, домой?..
Чикладзе так ослабел, что выбрался из кабины лишь с помощью Савчука. Отойдя в сторонку, он лёг на траву. Голова шла кругом: и небо, и люди, и облака, и солнце тянулись в хороводе. Волк насмешливо чиркал о коробок спичкой, переглядываясь с Андреем.
— Теперь наш комиссар грамотный стал.
— Слабоватый мужчина…
На разборе полетов Чикладзе не присутствовал. Сев в автомобиль, он прямо со старта уехал домой.
Моторист Савчук догадывался, в чём дело, и из сочувствия к комиссару с особенной старательностью мыл кабину, хотя обыкновенно к людям, страдающим в полете, он питал тайное презрение.
11
В столовой к Андрею подбежал вестовой из штаба.
— Товарищ Клинков, вас командир отряда срочно вызывает!
Волк ожидал в автомобиле за рулём.
— Передайте начальнику штаба, что я вернусь через два часа… Пообедал? — по-свойски спросил он у Андрея, включая скорость.
— Наполовину.
— Дообедаешь. Поедём в лес прокатиться. Опять неприятности: ночью разбился отрядный шофёр.
Машина вырвалась из ворот и понеслась мимо авиагородка к железнодорожному переезду. Шлагбаум был опущен: пыля, проходил скорый поезд. Волк проводил его долгим задумчивым взглядом.
— А завтра он будет уже в Москве, — произнёс он со вздохом… — Спички у тебя есть?.. Давай, брат, закурим… Хороший ты парень, Андрей, жалко, что поздно в авиацию пришёл. Теперь не то. Раньше в нашей столовой вино подавали. Сели бы с тобой в уголочке да побеседовали. Пей, сколько влезет. И никакого позора. Ты как?..
Андрей сразу понял, к чему клонилось дело.
— Я, что ж… Не без этого…
— Я ещё в госпитале определил, что парень ты свой.
Андрею льстила фамильярность командира, он робко перешёл на «ты».