— Да и… ты мне понравился…
— Ну, вот и хорошо… Сейчас я тебе хочу вывозной полёт дать…
— То есть как вывозной?
— У нас такая компания есть. Старая организация. Соберёмся, выпьем немножечко, на гитарке побренчим. Девушки. То да сё… Старые члены выбыли: кого перевели в другую часть, кто разбился, кто женился, кто вообще оторвался от масс. Вот я и хочу ввести тебя в общество. Сегодня как раз провожаем одну девушку. Артистку. Из Москвы. Стихи читает, закачаться можно… И знаешь, скажу откровенно, я в неё… — Волк переключил машину на тихий ход: она нежно вошла в лес, — по уши. Как мальчишка. Никогда не думал. Вот почему я вздохнул на переезде: завтра в этом же поезде она отчаливает в Москву… — И Волк опять вздохнул.
Дорога струилась, уходя под колеса, густые каштаны приветственно шевелили широкими ладонями листьев, красный флажок на радиаторе отдавал им трепетный салют.
Ночью Волк и Андрей шагали через кладбище на вечеринку. По краю аллеи стояли в ряд беспокойные тополя, они шумели и пенились листвой.
Не оборачиваясь, Волк рассказывал:
— Нигде ни одной скамеечки. Давно жители на топливо растаскали.
До самой калитки Андрей не проронил ни слова. Низкий домик с кривой водосточной трубой стоял в саду. Через закрытые ставни гостеприимно улыбалась робкая полоска света, глуховато дребезжала гитара и долетал женский смех.
Волк по-хозяйски застучал в окно. «Наверно, часто бывает тут, — подумал Андрей. — Славный парень. Хоть, командир, а не зарывается». Двери открылись.
— Пришли, товарищ командир, — ответил из темноты голос летнаба Голубчика.
«Как, и этот тут? — удивился Андрей. — Тихий-тихий, а ишь какие дела проворачивает». В углу молча сидел техник Аксготкин.
— Привет друзьям! — громко поздоровался Волк. — Летчик Клинков! Сегодня я даю ему первый вывозной!
Андрей через плечо командира оглядел девушек: та, что потолще, сдирала с селёдки чешую, вторая безучастно шевелила струны гитары. На маленьком диванчике ёлочного цвета в длинном пурпуровом платье, отвернув к стене лицо и обидчиво обхватив подушку, лежала немолодая блондинка.
— Алина Константиновна! Глядите, нового гостя привел. Ишь какой сероглазый!
Блондинка с кокетливой суровостью оглядела Андрея; освещённое отражённым от платья огнём, лицо её было нежно-розовым.
— Ну и целуйтесь с ним, а я курносых не люблю.
Андрей заулыбался.
— А вот ямочки на щеках у него миловидные… Ну-ка, улыбнитесь ещё раз.
— Много не могу, скулы болят…
— Отчего у вас в лице такая мальчишность?..
Волк присел на диванчик и осторожно тронул блондинку за плечо, она отодвинулась. Волк встал.
— А в общем, один обижается, другой играет на гитаре. А раз так, начинай пир! Напьёмся, как… Вот чёрт, каждая профессия имеет свою норму. Слесари пьют в шплинт. Портные — в лоск. Плотники — в доску. Печники — в дымину. Железнодорожники — в дребезину. Попы — до положения риз. Сапожники — в стельку. Поэты, как сапожники… А вот у лётчиков нет нормы!
Волк залихватски, быстро и ловко разлил по стаканам вино.
— Начнём с белой для поднятия настроения.
— Алина Константиновна, прочтите что-нибудь вместо тоста… Бросьте дуться!
Блондинка поднялась с диванчика и в упор, вызывающе посмотрела на Волка.
— Идёт… Веселиться, так веселиться.
Она стояла, подняв стакан, светловолосая, похожая на пасхальную открытку.
— Только, чур, не мешать. Читаю Пушкина.
Она помолчала и твёрдым, мужским голосом начала:
Роняет лес багряный свой убор, Сребрит мороз увянувшее поле — Проглянет день, как будто поневоле, И скроется за край окружных гор. Пылай, камин, в моей пустынной келье, А ты, вино, осенней стужи друг, Пролей мне в грудь отрадное похмелье, Минутное забвенье горьких мук…Остановившись, она быстро выпила вино и налила ещё полстакана, — это было проделано с такой ошеломляющей независимостью, что все загудели и захлопали в ладоши.
— Алина Константиновна…
— Слушайте дальше!
Она взмахнула рукой и зацепила рукавом бутылку с вином. Все вскрикнули, но Волк ловко подхватил бутылку на лету.
— А вы говорите — вылетался?.. Рефлекс на месте! — И Волк самодовольно подмигнул Андрею.
Эх, вы, сани. А кони, кони. Видно, чёрт их на землю принёс. В залихватском степном разгоне Колокольчик хохочет до слез. Эх, бывало, заломишь шапку, Да заложишь в оглобли коня, Да приляжешь на сена охапку, — Вспоминай лишь, как звали меня.Запустив в волосы пятерню, Волк невесело опустил голову.