Взял он, значит, у меня стихотворение, посмотрел и говорит: «Содержание есть, а форма слабая. Форма на первом месте должна быть. А вы, — спрашивает, — моих стихов никогда не слыхали?» — «Нет, — говорю, — не слыхал». — «Ну, тогда послушайте». И давай, сукин сын, читать! Часа два. Мне спать охота, ночь дежурил, а он не останавливается. «Вы, — спрашивает, — замечаете, какая у меня тонкость, например, ход поезда как изображен: колесо на колесо, колесо на колесо… Вот как надо писать!..» Я слушаю, а сам думаю: «Ах, ты луй-валуй!»
Пришёл домой и стал думать, где бы себе такое колесо разыскать? На самолёте ведь они не стучат. Отчего, думаю, самолёт по рельсам не ездит? Тогда б легко было. Думал-думал и нашёл. У меня как раз две посадки плохо вышли, одна — недомаз, другая — перемаз. Я пока четыре строчки сочинил:
Налево — море, Направо — Кавказ, Недомаз — перемаз, Недомаз — перемаз!Андрей вытирал концом простыни выступившие от смеха слезы. Прибежала сиделка:
— Товарищи, тише. Вы же не в театр пришли.
— Ладно, ладно… А при чем тут «налево — море, направо — Кавказ»? — смеясь, спросил Андрей.
— А это, чтобы во время посадки по бокам не глядел.
Андрей узнал от ребят приятную новость: школа разъезжалась досрочно в отпуск. На целый месяц.
— Неужели на месяц? Вот хорошо. Поеду домой, голова заживёт, и кончим курс вместе!
— Ты, гляди, не подкачай, вылечивайся…
Андрей распрощался с товарищами. Ступая на носки, они осторожно вышли из комнаты. На смену им в палату тихо вошёл вкрадчивый вечер, неся полную охапку радости, размышлений и снов. Андрей ощущал приятное вспыхивание пульса в висках, туго стянутых бинтами. И когда он закрывал глаза, то получал полное впечатление головокружительной бесконечности. Боязнь того, что из-за этой раны он никогда в жизни не сорвётся со старта, не будет управлять машиной, наполняла его страстным желанием выздороветь. Все мысли, вся воля работали в одном направлении: выздороветь, выздороветь, выздороветь…
Он поедет домой! Андрей представлял себе, как он идёт по улице своего поселка, сзади бегут школьники, из-за занавесок на него смотрят девушки. Они ни разу в жизни не видели летчика. Он первый. Он идёт, не обращая на них никакого внимания. Он подходит к заветной калитке и садится на скамейку. На скамейке вырезаны ножичком две буквы: А и М. Ему невыносимо захотелось увидеть эту скамейку с буквами…
Палата теряла углы и делалась мягкой и облачной: так самолёт входит в туман…
3
Вагон мягко покачивался на рессорах, в окне вихрилась освещённая солнцем пыль. Андрей молча лежал на верхней полке и, подперев ладонями подбородок, провожал глазами пробегавшие деревья. Молодая трава пригибалась от ветра: так на пробе мотора от струи винта она гнётся и трепещёт позади самолёта. Хорошо бы уйти сейчас в воздух! Рядом с вагонами, кренясь и ловя крылом воздушную струю, летит коршун. Андрею понятны все его движения. Вот он мягко и стремительно пошёл вниз. «Набирает скорость за счёт инерции, сейчас развернётся», — угадывает Андрей. И коршун тотчас же развернулся в полувираже. Андрей снисходительно заключил: «Неправильно летает, крен даёт не по скорости!»
Понять что-нибудь — это значит получить удивительную радость. Впервые это чувство Андрей испытал, когда научился читать. Это было удивительно: раскрыть книжку и, не сходя с места, бродить по свету. Второй раз, и гораздо острей, он ощутил это на уроке алгебры. Цифры и знаки имели душу. И третий — в школе летчиков, когда не на первом, не на втором, а лишь на сто одиннадцатом полете машина открылась перед ним как откровение. И он обрёл сердце летчика.
Андрей приехал на рассвете. Вокзальчик, куда выходил он с ребятнёй по праздникам встречать поезда и побалагурить с девчатами, показался до смешного маленьким.
Разноголосо пели гудки, вызывая растерянные и вновь обретаемые образы юности. Он знал наизусть каждый из них — густой, басовитый, с захлёбом — шахта ГПУ, двуголосая сирена — химзавод. Высокой пастушеской свирелью протяжно пропела шахта «Комсомолка». По этим гудкам он в детстве просыпался и вместе с Марусей шагал в школу. Маруся!.. Как давно они не встречались, — последний раз он видел её перед отъездом. Стоял погожий осенний день. Он ожидал поезда. На запасном пути в товарный вагон взбирались дети — пионерский отряд выезжал на экскурсию. Маруся распоряжалась посадкой; она, как и все, была повязана красным галстуком и издали казалась совсем подростком. Она стояла в дверях вагона, солнце било ей в спину, и светлые волосы вокруг её головы светились. Прозрачное платье просвечивало — это особенно запомнилось. Маневровый паровозик поволок за собой вагон, дети запели, Маруся махнула рукой и крикнула: