Начальник госпиталя призвал всех к вниманию и гулким декламационным голосом зачитал по газете «Известия»:
«За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство лейтенанту Хлобыстову Алексею Степановичу присвоить звание Героя Советского Союза.
Председатель Президиума Верховного Совета СССР
М. И. Калинин
6 июня 1942 года. Москва, Кремль».
После госпиталя его направили в Подмосковье — подлечиться и отдохнуть в санатории Военно-Воздушных Сил, и наконец наступил тот самый день, который можно назвать еще одним звездным днем летчика Хлобыстова, только на сей раз в буквальном смысле этого слова: в Кремле «всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин произнес поздравительные слова и вручил ему орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза.
Хлобыстов, получив награду, сказал лишь:
— Служу Советскому Союзу!
Для него сказанные слова были не только принятой формулой — в этих трех словах заключались суть и смысл его жизни.
Хотелось побыть в одиночестве. Стоял солнечный, теплый день, и ощущение внутренней теплоты, взволнованности, радости от только что пережитого в Кремле переполняло его существо. Он был все же немного недоволен тем, что столь кратко ответил на поздравления Михаила Ивановича Калинина, и сейчас, остановившись перед Мавзолеем и слушая перезвон курантов, всматриваясь в суровый облик военной Москвы, он невольно обратился мыслью к вождю революции, вновь и вновь внутренне поражаясь той титанической работе, которую вел Владимир Ильич как руководитель партии и государства. Нет, надо было все же сказать о том, что, на его взгляд, он не совершил ничего выдающегося, он просто, как один из рядовых армии коммунистов, армии Ленина, выполнил свой долг.
«А не пора ли на фронт, Леша? — подумал он вдруг о себе как о другом человеке. — Не время, пожалуй, околачиваться в госпиталях...»
Однако, когда ему предложили короткий по военным временам отпуск, не устоял — больно уж искушение велико. Спросил, волнуясь:
— А на родину, в Рязань, можно на несколько деньков?
И, получив согласие, заторопился в гостиницу собираться.
Здесь, нервничая, его ждали представители от завода.
— Митинг в пересменке назначен, Алексей Степаныч. Наказано без вас не возвращаться. Так что машина у подъезда, пора ехать. Или, не дай бог, планы другие?
— Обижаете, друзья, — улыбнулся Алексей. — Могу ли я, будучи в Москве, не заехать на родной завод?
Он стоял на трибуне, прижимая к груди охапку цветов, ловил на себе восторженные взгляды худых, перемазанных машинным маслом подростков и с видимым смущением впервые в жизни слушал столь много добрых, искренних и высоких слов о себе. Потом, отвечая на приветствия, он сказал, что все произнесенные здесь слова правильные, но относятся они не к нему лично, Алексею Хлобыстову, он понимает, что чувство и слова выступавших товарищей обращены к героической Красной Армии, ко всем его боевым соратникам, которые ведут кровопролитные бои с фашистским зверем.
— А еще правильнее будет сказать, — закончил он с воодушевлением, — что сражается вся страна, героически сражается на фронтах и в тылу, и потому смерть фашистским оккупантам будет — и будет непременно!
В парткоме, рассказывая Алексею о делах завода, его попросили задержаться на денек-два, в цехах выступить, с комсомольцами встретиться.
— У нас сейчас основная ударная сила — женщины, старые рабочие да мальчишки. Работают действительно героически — трудно вообразить, что можно работать еще больше и напряженнее, но с подростками, если откровенно, беда — бегут с завода. Бегут на фронт, воевать рвутся. Мы их к военному делу приучаем, у нас и винтовки есть, объясняем, что, во-первых, и здесь работа, крайне нужная фронту, и, во-вторых, что и их черед придет — ведь главные сражения с врагом еще впереди, это мы понимаем. Так вот, просьба — провести с нашим заводским отрядом соответствующую беседу, а главное — одно-два занятия с оружием — нетрудно представить, как лестно будет молодым позаниматься под командой настоящего командира, да еще героя.
Алексей, понимая, что отказаться не сумеет, все же запротестовал слабо:
— Так не строевой же я командир, товарищи. Летчик я.
— Считай, Леша, что это разовое партийное поручение. Как бывшему заводскому комсомольцу, — сказал секретарь парткома.
— Раз поручение — выполняю.
Давняя мечта его тоже осуществилась — он приехал к землякам, в Рязань, выступил на собрании партийного хозяйственного и комсомольского актива области, но в областном центре не задержался, попросил отправить в родное село — благо всего-то езды тридцать пять километров...
Приехал Хлобыстов к землякам подлечившимся и отдохнувшим, согретым славой. Гвардейская грудь колесом, на гимнастерке ордена Красного Знамени, Ленина, Золотая Звезда Героя.
В 1942 году Семикина Евгения Дмитриевна (ныне ответственный секретарь районного отделения Всесоюзного общества охраны памятников истории и культуры. — В. Ч.) была заведующей отделом пропаганды райкома, по долгу службы встречалась с Алексеем Хлобыстовым, более того, несколько дней сопровождала его в поездке по колхозам района.
Алексей Хлобыстов видный из себя, рослый, подтянутый, форма на нем сидела — будто он в ней родился, вспоминает Евгения Дмитриевна. Когда рассказывал о фронте, о боях, о погибших товарищах, о необходимости напрячь все силы, чтобы сломить хребет захватчику, его голубые глаза суровели, и на лицо будто набегала тень. Но и посмеяться любил — улыбка у него яркая, располагающая к себе.
Во время маленьких импровизированных концертов в сельском клубе или прямо на току, у молотилки, он задумчиво слушал девичьи песни, подпевал вполголоса, и чувствовалось — грустит, о чем-то своем, потаенном, думает. Ну, девушки наши рязанские и певуньи, и хохотуньи, печалить гостя, да еще такого дорогого, не в их характере. Перемигнулись и спели ему что-то вроде:
Алексей заулыбался — вижу, понравилось, тряхнул буйным, вьющимся чубом, отшутился.
— Остался бы, — говорит, — девушки, у вас, разве от таких уедешь, да побаиваюсь, признаться. Вот побьют ваши женихи немца, вернутся в село и такую мне баню устроят — костей не соберешь.
И пошла шутливая перепалка.
Несмотря на высокие ордена и строгую воинскую форму, видно было, как он, в сущности, еще молод и добр и не огрубила его война. Возможно, вам встречался любопытный афоризм Максима Горького: «Жизнь устроена так дьявольски искусно, что, не умея ненавидеть, невозможно искренне любить». Мне и подумалось тогда: ненависти, жгучей ненависти к врагу война его научила сполна, а вот полюбить в свои двадцать с небольшим лет он, наверное, так и не успел по-настоящему.
С утра до вечера колесили мы по району, встречались с колхозниками сел Плахино, Попадьино (здесь он окончил семилетку), Федоровское и других. Встречи проходили в клубах, в поле, на току — при молотьбе, на скирдовании. Он и сам, бывало, засучивал рукава и охотно брался за вилы. Как-то смешливая молодайка спросила его:
— Алексей Степаныч, товарищ герой, а что трудней — вилами махать или с немцем биться?
Хлобыстов в этот раз не отшутился, сказал серьезно:
— И нам нелегко, и вам, понимаю, не сладко. Более скажу: без вас, без вашей героической работы в тылу и самолеты наши не взлетали бы, и стрелять нам было бы нечем. Хлеб-то вот какой душистый убираем. — Улыбнулся, подмигнул молодой женщине: — На голодный желудок, без хорошего куска хлеба даже герои, должно, не повоюют. А нам сила знаете какая нужна, чтобы свернуть Гитлеру шею?