Но зато, если старому лётчику надо списаться на пенсию по здоровью, чтобы остаться в аэрофлоте и потом получить какие-то нищенские льготы, – каких только давних диагнозов не представляют экспертной комиссии претенденты на списание. И травмы черепа-то у него были, и язвы, и предынфарктное состояние, и только что не клиническую смерть перенёс, – а вот втихаря лечился и летал. Летал! Куда же вы смотрели на годовых комиссиях, врачи-эксперты?
И вот идёт война. Мы для них – замаскированные мины замедленного действия; они для нас – цепные псы на пути в небо.
А будь я не лётчиком, а рядовым пенсионером, – с моим радикулитом попёрли бы меня подальше: здоров как бык, иди работай, поболит и перестанет.
Вот и сижу сейчас, тайно бегаю домой лечиться своими средствами. Тётя-ЛОР, наивно полагая, что я исправно принимаю все её лечебные средства, и совсем потеряв в этом чувство меры, назначила мне: 1) этазол; 2) аспирин; 3) тетрациклин; 4) капли в нос; 5) УФО в нос; 6) ингаляции; 7) УВЧ на горло; 8) полоскание; 9) смазывание; 10) горчичники на спину. На всякий случай рекомендует обратиться к терапевту. Сосед по палате к терапевту попал, тут же получил диагноз: бронхит, лечить две недели; а тут зондирование показало: гастрит, а он лежит-то с радикулитом… Ещё месяц минимум.
Я тяну; кашель уже проходит, время и организм взяли своё. Мне никак нельзя ещё и бронхит с лечением получить: тогда залягу надолго.
Это всё делается для того, чтобы лётчик как огня боялся врачей.
1.10. Не спеша, медленно проворачиваются колёса медицинской машины. То вниз утащит, то вверх выбросит. Терапевт признаёт меня здоровым. ЛОР скрепя сердце (горло ещё чуть красное) тоже написала, что здоров. Сам-то ещё чувствую отголоски болезни, но шевелюсь.
Теперь меня держит биохимия. Если бы вчера оперативно обернулись с моими бумагами, то на сегодня уже назначили бы повторные анализы. Но колёса проворачиваются медленно. Нашего времени врачам не жалко. Вот сегодня они соберутся, перечитают мою историю болезни, подумают, посовещаются, назначат на завтра анализы, пожурят меня, что не успел до их прихода ещё раз сбегать к ЛОРу. Потом, завтра, после обеда, придут результаты. Если всё будет в норме, пойду к эксперту за назначением на велосипед; если успею, в тот же день и откручу. Если нет, то ещё день уйдёт на велосипед и визит к эксперту для окончательных промежуточных выводов. Потом соберётся «консюлиум» и решит мою судьбу. Потом день на выписку. Это будет суббота, нерабочий день, а там воскресенье, а потом день на разгильдяйство… короче, где-то к вторнику. Это если всё хорошо. А если плохо, то будут меня лечить, доводить эту трансаминазу до нормы. А предварительно – искать причины, от чего лечить, а значит, полезут в желудок, потому что туда ещё не залезали.
Между тем, я отдыхаю. Отметившись утром у врача, убегаю и использую день до вечера. Много дел и на даче, и в гараже, и в погребе, и дома. Сплю по режиму, спокойно, читаю, никуда не тороплюсь. Надю отправил в отпуск к старикам, Оксана на работе, и мне вполне хватает одиночества и покоя. А отпуск мой ещё впереди…
4.10. Отпустили на три праздничных дня домой. Биохимия моя скачет: то одно, то другое. Для нормального человека – здоров; для пилота, да ещё командира Ту-154, – нездоров. Полежу ещё.
Читаю записи годичной давности. Всё – то же, как будто это было вчера или сегодня. То же напряжение полётов. Частые сбои, срывы наших бесчисленных шестерёнок. Та же гонка тех же загнанных лошадей, и то же безразлично-жестокое отношение конюхов.
Но есть и существенные изменения.
Ушёл в прошлое Северный аэропорт. Остались жалкие клочки аэродрома, отрезанного дорогами и улицами растущего города. Кончились проклятые наши перелёты.
Весь год летали без задержек. Это поразительно. Весь год было топливо, были исправные самолёты.
Это очень заметно, как легче, намного легче стало работать, как уверенно идём мы теперь на вылет, зная, что точно улетим.
Откуда же взялись топливо, цистерны, запчасти, инженерно-технический состав? Ответ один: перестройка всё же нас коснулась. Не я добился топлива – Горбачёв заставил, сверху.
Профилакторий худо-бедно наладили, даже кормёжку. Правда, с водой всё перебои.
На автобусе уехать уже не проблема: нас пропускают вне очереди. Привыкли.
РЛЭ изменилось в лучшую сторону.
Разрешили брать пассажиров на приставные кресла.
Занятия к ОЗП сократили. Симптоматично. Наш министерский Олимп проснулся после долгой спячки.
Газета наша зашевелилась: после того как одёрнули в ЦК Бугаева, стала поднимать интересующие нас вопросы. На днях появилась большая статья о нашем управлении, где дерут и начальника управления, и командира нашего предприятия, и бардак, и господ из крайкома, и пресловутую лесную депутатскую.
Легче стало работать? Легче, не спорю.
Так почему же я так устаю?
Ну, ещё годик потерпи. Ещё что-то изменится к лучшему. Может, расписание. Может, лучшие, более удобные рейсы появятся. Может, наклепают экипажей, и будешь работать даже с выходными летом. Наладят системы в аэропортах, и понизятся минимумы, и не будешь так часто уходить на запасные.
Всё-таки жизнь меняется.
13.10. Пробыв ровно месяц в больнице, не получая ровно никакого лечения по радикулиту, прохворав две недели бронхитом, скрываемым от докторов, я, наконец, вышел на волю. В бюллетене записан диагноз «фарингит», а о радикулите ни слова.
Выгнали меня срочно: оказалось, есть какое-то письмо, циркуляр, в общем, бумага, согласно которой надо было меня только пролечить и выписать тут же. А мне ради перестраховки успели уже сделать три снимка (флюорографию, шею и череп), рентген желудка, да ЭЭГ и РЭГ (это по мозгам), да уже было назначили и велосипед, и психолога… так не пошли анализы крови. Но организм таки справился сам, анализы пришли в норму, и меня выписали.
Месяц я отдыхал. Отоспался, вошёл в колею – всё как в прошлом году, только дольше.
Что – нельзя было отправить лётчика на курорт в конце сезона, не дожидаясь, когда его расшибёт?
Ага: где ж на всех лётчиков курортов набраться.
Лётчик самой профессией своей вынужден занимать позицию, в какой-то мере эгоистическую: «Моё здоровье». Если где-то в наземной жизни кое-кто может позволить себе гореть на работе так, что наживает язву или даже инфаркт в стычках с начальством или с острыми углами жизни, а чаще просто вытягивая план, спасая производство, и т.д., – если это восхваляется в прессе, литературе, кино, как порыв, энтузиазм, позиция, – то у нас, лётчиков, это исключено. Вы там себе горите, пожалуйста. А у меня здоровье – мой рабочий инструмент, я его обязан беречь. В порядке защиты этого тонкого инструмента мы вынуждены порой отключать эмоции, ранящие душу, не брать в голову там, где вроде бы никак не получается не брать, да и вообще, часто замыкаться в довольно колючую скорлупу. Что поделаешь, работа требует полной самоотдачи, настроя, готовности к стрессу.
У тебя гости, идёт гульба, а ты думаешь о предстоящем предполётном отдыхе, от которого гости отбирают и отбирают минуты и часы. Ты вынужден гостей вежливо выпроваживать; спасибо, это умеет делать супруга. Это элементарный пример. И чаще всего такая позиция находит у людей понимание: такая вот у человека работа… да… не то что у нас…
Но вот – конфликт с лётным начальством. Вроде те же самые лётчики, только командуют больше, а летают чуть меньше. И уже как будто стена воздвигнута между представителями одной профессии. Уже здоровье одних зависит от здоровья других, и их здоровье входит в конфликт с нашим, и сохраняется за счёт чуть большего расхода нашего здоровья.
Ну так строй себе служебную карьеру, рвись в начальники. Только у начальников есть свои, более высокие начальники, и они тоже пекутся о своём здоровье за счёт здоровья нижестоящих, а те – за счёт нас.
Летом план выполняется за счёт продления экипажам санитарной нормы налёта на 25 процентов. Мне командир другой эскадрильи так сказал: тяжело тебе летать продлёнку – откажись, никто ведь тебя не заставит. Ведь продлёнка, несмотря на согласование с профсоюзом, дело абсолютно добровольное, только с письменного согласия экипажей. Жалко здоровья – откажись.