2.06. Открыли рейс. Никто ничего не знает: в расписании повсеместно сказано «Одесса-Днепропетровск-Ульяновск-Красноярск». Приходит изменение: через Запорожье. Никому дела нет. Экипаж гонит нам машину, сгружает в Запорожье посуду, потому что там нам на обратном пути должны загрузить питание.
Черт знает что: в Одессе мощный цех питания, а нас обеспечивает занюханное Запорожье, где базируются одни Як-40.
Естественно, первый рейс, кто-то кому-то забыл дать заявку, и нас питанием не обеспечили. Я было принципиально заявил, что высаживайте пассажиров, мы идем в гостиницу, без питания не полетим. Знали? Знали. Почему не приготовили? И т.п.
Так бы поступил принципиальный КВС Д. Но жизнь есть жизнь. Застрять в Запорожье, ожидая, когда нам сварят кастрюлю кур, и то, еще неизвестно когда… а просил же на 3-е июня, на завтра, Львов – вывезти Надю с Оксаной из Трускавца… глупо.
Вот так шкурный интерес давит в нас принципы.
С другой стороны: а чем виноваты пассажиры, что мы их из-за курицы оставим на полсуток в раскаленном вокзале и через каждые два часа будем продлять задержку? Зачем им такие принципы? Да черт с ним, с питанием, людям улететь надо.
Чтобы ко мне не было претензий, что повез людей без питания, пришла тетя – начальник смены и пообещала извиниться перед пассажирами. Не знаю, извинялась ли она, но мои проводницы в полете принесли извинения от имени Аэрофлота… у которого левая рука не ведает, что творит правая.
Я же был озадачен, как продраться сквозь грозы, обступившие аэродром. Это поважнее курицы. Но… грызла совесть. За что – сам не знаю. За беспринципность. За то, что слаб человек. Сквозь грозу лезть – силен, а между людьми слаб.
И в самой Одессе ведь тоже не знали, что с 1-го числа рейс будет со сменой экипажа, и что вылетать не в 7 часов завтра, а в 16.50 сегодня, и до вылета всего час двадцать. Никому ничего не надо. У них на рейс было заготовлено 10 тонн груза до Запорожья; успели загрузить две с половиной тонны и 60 пассажиров. Тоже нужно было пойти на принцип, задержать рейс, загрузить все полностью, – не так ли должен бороться за загрузку экипаж? – но к аэродрому подходил хороший фронт, мы каждые пять минут со стоянки щупали локатором небо, сидели как на иголках и были очень заинтересованы скорее улететь, пока не закрыло трассу.
Ведь три посадки еще впереди, вся ночь; чуть задержишь с вылетом, пойдет, покатится впереди нас задержка, как снежный ком, и не уложимся в рабочее время… опять нам изворачиваться – за свои же принципы. А что такое 10 тонн на расстоянии 400 км – да ерунда: десяток лишних пассажиров от Ульяновска до Красноярска с лихвой компенсируют эти жалкие тонно-километры. Так подсказывал нам внутренний голос, хотя подоплека была совсем другая. Подоплека проста: черт с вами, с вашим бардаком, с вашими неувязками и разгильдяйством, с вашей производительностью, – а нам бы поскорее взлететь да пролезть между грозами, обступившими аэродром. Какая, к черту, загрузка, когда вот-вот можем застрять. А то – взлетишь, а оно как раз закрылось… и тыкайся потом. И спросят: а как ты анализировал изменения погоды, командир?
И зачем же мы здесь двое суток торчали – чтобы убедиться в том, что одесситы прохлопали ушами расписание, и теперь нам вместо них начать разгребать то, за что им деньги платят? Да провалитесь вы со своим грузом. Русская раскачка. Первый рейс. Одни не знают расписания. Другие забыли накормить людей, не говоря уже об экипаже. Третьи…
Третьи прискреблись в АДП Запорожья к флайт-плану. Мы, видите ли, плохо, не по образцу, заполнили эту филькину грамоту: не поставили тире перед каждой строчкой и не закрыли скобку в конце. Дергали нас, возвращали от самолета из-за этого.
Я пока не шибко разбираюсь в сущности этого нововведения; время мы туда пишем от фонаря, главное, скобочку закрыть. Пришло это к нам из-за бугра.
Ладно, закрыл я скобочку.
Ну никак мы не можем перестроиться так, чтобы всем угодить. Земля опутывает экипаж, как чудовищная раковая опухоль, – и уже мы живем для этой опухоли, она все соки сосет, а нам уж что достанется. И она-то уж, опухоль эта, считает, что без нее-то, и что она-то…
Да вот пример. Собирает партийный комитет предприятия пропагандистов в рабочее время… в ресторан. Будет конференция перед итоговым занятием в системе политпросвещения. Столы накрыты, пропагандисты мнутся, за президиумским накрытым столом –наши идеологи. Вы, значит, угощайтесь, а мы, значит, жуя, между делом, прочитаем вам доклад, да поощрим, жуя, передовиков пропаганды, потом, жуя же, прослушаем лекцию…
Меня там тошнило. Я как раз был в резерве, и наш секретарь парторганизации попросил меня там поприсутствовать для численности. Я договорился с АДП, с экипажем, что, мол, посижу там чуть-чуть, – и поскорее меня вызовите, якобы на вылет. Леша сделал это буквально через пять минут, я и вилкой не ковырнул, и с великой радостью, но со скорбной миной на лице, разводя руками, быстренько убежал.
Черт с ней, со жратвой вашей, товарищи большевики, меня от нее, да и от вас, демагогов, воротит. Не лучше ли было бы собраться в нашей рабочей столовой да поговорить о качестве питания, чем жрать сервелаты в кабаке?
Еще дальше отталкивает меня все это от нашей бутафорской пропаганды. А я еще, в наивняке своем, думал потолковать в парткоме о своих сомнениях. Да о чем мне с ними говорить. Начальник политотдела в управлении – демагог П.; а в нашем комитете кабинетом политпросвещения заведует его жена. Оба на коне!
Вот они-то на месте. Вот они-то указуют. И их – легион. И все они просиживают задницы вроде бы для того, чтобы летал самолет, а в нем придаток его – экипаж.
Э, Вася, думай только о своей работе, о своем экипаже, о самолете, о погоде. Получай свои бо-ольшие деньги и молчи, береги силы для главного своего дела. Нам, летчикам, лучше, полезнее для полета, – не брать в голову производственные отношения. Раз мы поставлены в такие условия, что наши запросы удовлетворяются только через налет, – надо думать только о налете, ибо он – мерило нашей летной деятельности.
Я все больше склоняюсь к той же примитивной мысли, что и все порядочные труженики: делай свое дело на своем месте. Загрузка, курица, пропаганда эта, – это не мое дело. Это все – только факторы, которые иногда надо учитывать. Нет загрузки – плохо работает земля, а не я. А как работаю я, рассудит полет.
В Ульяновске забежали в буфет, давясь, проглотили того вездесущего минтая, запили кефиром… а за нами вломились наши голодные пассажиры. Мне было совестно перед ними, я торопливо, почти не жуя, глотал рыбу… и поймал кость. Некогда было вытаскивать, надо было готовиться к полету. Кость сильно мешала; подписал задание, тогда только забежал в санчасть, истекая слюной из полураскрытого рта. Выдернули мне ее – какое облегчение!
Леша с Витей везли нас светлой ночью по северной трассе; невидимое солнце катилось где-то рядом, под горизонтом, освещая северо-запад небосвода оранжевым сиянием, звезды бледно светились над головой; в эфире стояла тишина, и только где-то впереди на непривычном для него русском языке докладывал корейский борт; «Поняра, дезятя тызяча сыто сохараняй».
Я открыл томик Буссенара, поминутно сглатывая саднящим горлом, потом увлекся и три часа спокойно отдыхал, краем глаза поглядывая на ленту-карту и «Михаил». И ночь незаметно прошла – которая по счету… а сколько их еще впереди.
Чем страшны средства массовой информации – так это тем, что обесценивают в глазах людей то, о чем постоянно талдычат. Человек постепенно становится рабом газет и телевидения, – но лишь в ожидании нового, еще более нового, острого. А жизнь состоит, в основном, из старого и однообразного, а оно и так всем надоело.
Не вдаваясь в тонкости и не пытаясь рассмотреть глубины, я делаю вывод: надо поменьше читать газеты и смотреть телевизор. Информация и так дойдет. Надо разгружать себя, а главное – не поддаваться нивелировке личности. Полдня просидел над газетами – одно да потому, а ведь гора бумаги. Ну, телевизора я и так не любитель.