-- Ты чего это, Иван, как будто не в себе?-- спрашивал иосиф-Прекрасный.-- Скучный такой...
-- Нездоровится...
-- Попользоваться можно... Старушка такая есть в Пятигорах; сказывают, в лучшем виде может хворь из человека выжить.
-- Ну ее к чорту!
-- А то вон кузнец Мирон тоже мерекает малость, ежели человек с глазу мается или чем испорчен.
иосиф-Прекрасный и Перемет, кажется, чувствовали себя очень хорошо и совсем не торопились уходить с Татарскаго острова, ссылаясь на равные предлоги; они были счастливы именно тем, что впереди у них оставалась надежда дойти до своего места, и совсем не разсуждали о том, что их ждет в этом своем месте, как больные, которые живут изо дня в день. Перемет пристроился к кузнецу Мирону, у котораго и работал в кузнице; иосиф-Прекрасный промышлял по-своему около тебеньковских мужиков, а больше сидел в кабаке у Безпалаго.
Сначала лётные жили на счет тебеньковской милостыни, которую обыкновенно иосиф-Прекрасный раздобывал через сердобольных баб. Так прошло недели две, бабы привыкли к лётным, и милостыня пошла туже. Пришлось пустить в ход заветную машинку, хотя Иван прибегал к этому средству только в самых критических случаях. Производством двугривенных он занимался всегда секретно и не любил, чтобы за ним подглядывали. Заберется, как волк, куда-нибудь в чашу, разведет огонек в ямке и орудует. Да и фальшивых двугривенных он отпускал как раз столько, сколько было необходимо, что особенно возмущало Перемета.
-- И чего вин ее берегет, тую машинку!-- удивлялся хохол и ругал Ивана "пранцеватым кацапом".
Фальшивую монету сдавать в Тебеньковой было очень опасно: как раз узнают; поэтому с оловянными двугривенными отправлялся обыкновенно иосиф-Прекрасный куда-нибудь в окрестныя деревни, где были кабаки побойчее. Предварительно эти двугривенные вымазывались дегтем или вылеживались в сыром месте, и только когда они принимали вид подержаной монеты, иосиф-Прекрасный пускал их в оборот, причем весь секрет заключался в том, чтобы как можно больше получить сдачи медными. Про эти операции как-то пронюхал Родька Безпалый и сейчас же предложил свои услуги: он брал оловянные двугривенные исполу с большим удовольствием.
-- Что вы мне раньше-то, дьявола полосатые, не сказали?-- ругался Родька, пересыпая на руке фальшивую монету.
-- Ишь ты, зелена муха, какой гладкий: тоже всяко бывает с таким монетом: в другой раз и в шею накладут. А нам что за расчет с острову-то уходить...
-- Да разве я стану их в Тебеньковой менять-то? Тоже и у нас не две головы...
-- Ну, ну, зелена муха, смалкивай...
-- То-то смалкивай... Ведь это фарт {Фарт -- прибыл, фартить -- везет.}!
Как политичный человек, Родька Безпалый совсем не полюбопытствовал, откуда у лётных оловянные двугривенные. Впрочем, кто же скажет на свою голову, да и Родьке это был "один чорт"...
Точно также обойден был и другой щекотливый вопрос, о котором говорил Кондрат: ни Перемет ни иосиф-Прекрасный даже близко не подходили к деревенским бабам и девкам, но зато по ночам на Татарском острове появлялись то Улита, то кривая Фимушка. Деревенские парни, конечно, знали об этом, но не подавали никакого вида, что подозревают что-нибудь, потому что кому охота вязаться за таких пропащих бабенок и срамить себя. Иван обыкновенно уходил куда-нибудь, когда на острове появлялись эти приятельницы лётных.
С Феклистой Иван виделся довольно часто, хотя старался бывать у нея так, чтобы не особенно бросалось в глаза посторонним. Обыкновенно он отправлялся из кабака вместе с Листаром. Придет в избу к Феклисте, сядет куда-нибудь на лавочку и молчит, как пень. О прошлом не было сказано ими ни одного слова, точно это прошлое вовсе не существовало. Только иногда Иван замечал, что Феклиста со стороны следит за ним таким жалостливым взглядом и точно немножко опасается его. Когда Феклисты не было дома, лётный любил заниматься с ребятами, особенно с белоголовой Сонькой, которая напоминала ему его собственное детство, когда Феклиста была такой же маленькой девчуркой и бегала по улице с голыми ногами, в такой же выбойчатой рубашонке.