Когда компания развеселялась, иосиф-Прекрасный затягивал сибирскую острожную песню, которая обошла, кажется, всю Россию:
Как по речке, по быстрой,
Становой едет пристав...
Ох, горюшко-горе,
Великое горе!..
А с ним письмоводитель --
Страшенный грабитель.
Ох, горюшко-горе,
Великое горе!..
едут по великому делу:
По мертвому телу...
Голос у иосафа-Прекраснаго был высокий, нежный, как поют одни нижегородцы, и он выводил заунывныя рулады с особенным усердием, а остальные подхватывали припев, такой же печальный и тяжелый, как неприветлива необозримая Сибирь с ея тайгой, болотами, степями, снегами, пустынными реками и угрюмым населением неизвестнаго происхождения.
-- Ох, и люблю я эту песню...-- каким-то слезливым голосом признавался дядя Листар и всякий раз лез целоваться с иосифом-Прекрасным.-- Огонь по жилам идет...
-- Отцепись, зелена муха!..-- протестовал иосиф-Прекрасный, защищаясь от этих ласк.-- Разве я девка... тьфу!
V.
У дяди Листара своей избы не было, он ее давно промотал и жил теперь у вдовы Феклисты, которой помогал управляться с хозяйством. В кабаке Безпалаго иногда лукаво подмигивали насчет отношений Листара к Феклисте, хотя всем было хорошо известно, что Феклиста баба строгая и содержит себя "матерней вдовой" крепко-накрепко. Это была видная, высокая женщина лет под сорок, с загорелым лицом и плоской грудью, какая бывает вообще у деревенских баб, истомившихся на тяжелой крестьянской работе. Ходила Феклиста в темных ситцевых сарафанах или попросту в изгребном синем дубасе, а голову по-вдовьи прикрывала темным платочком с белыми горошинами.
Феклиста держала за собой мирскую землю и потому вытягивалась на работе, как лошадь, чтобы управляться и с домом, и с пашней, и с покосом. В доме не было мужика, и Феклиста прихватила дядю Листара, который хотя и пьянствовал большую половину года, но все-таки помогал в такую пору, как деревенская страда.
-- Погоди, вот Пимка подрастет, тогда не пойду в люди кланяться,-- грозилась Феклиста, когда дядя Листар очень уж надоедал ей своим пьянством.-- Чтой-то и за мужик: либо лодарничает, либо в кабаке губу мочит... Одно божеское наказанье, а не работник.
-- Ну, ну, размыргалась...-- ворчал дядя Листар, стараясь куда-нибудь уйти с глаз от Феклисты.-- На свои пьем... а работа от нас не уйдет, еще почище другого трезваго-то сробим.
С работой Феклиста кое-как справлялась, хотя колотилась, как рыба об лед; но ее сокрушало то, что ея вдовьи руки никак не доходили до дома -- изба и двор, все начинало медленно разрушаться, как это бывает в захудавших сиротских домах. Некому было поправить валившуюся верею, приколотить отставшую "досточку", наладить расползавшияся на крыше драницы, починить прясло в огороде, а тут еще амбарушка покосилась, на сеновале обвалились стрехи и т. д. Мало ли в крестьянском хозяйстве таких мелочей, за которыми нужен хороший хозяйский глаз, а где же одной бабе управиться? Постоянно болело Феклистипо сердце от этих хозяйственных прорех по дому, и все надежды возлагались ею на девятилетняго Пимку -- "вот Пимка подрастет, тогда все выправим".
У Феклисты после мужа осталось пять человек детей; но трое умерли: Господь сжалился и прибрал сирот, как говорила Феклиста. Оставалось всего двое, мальчик и девочка, "красныя детки", как говорят крестьяне. Маленькую Соньку мы уже знаем, брат Пимка был старше сестры всего года на два, но он, как все деревенские сироты, глядел гораздо старше своих девяти лет и держался настоящим мужиком. С деревенской детворой он почти не связывался совсем, а больше промышлял около дома, помогая матери своими детскими руками. Нужно было видеть, с каким сердитым видом он ходил у себя по двору, когда обряжал лошадь, задавал скотине корму и вообще хозяйничал, как настоящий большой мужик. Детские серые глаза смотрели серьезно, говорил Пимка мало, с тем мужицким тактом, чтобы не сказать слова зря, и очень редко улыбался. Сонька, по глупости, еще бегала но улице с другими деревенскими ребятишками, а Пимка только по праздникам выходил за ворота и то больше смотрел, как играют другие.
-- Работника себе растишь, Феклистушка,-- говорили тебеньковакие мужики, и эта мужицкая похвала заставляла ее краснеть.-- Славный у тебя парнишка выравнивается, не чета нашим-то сорванцам.
Всего интереснее было, как Пимка держал себя с дядей Листаром. Когда старик приходил домой пьяный, мальчик делал такой вид, что совсем не замечает Листара, хотя тот изо всех сил старался перед ним выслужиться.
-- Ишь, опять шары-то (глаза) как налил,-- говорил Пимка, смягченный пьяной угодливостью старика.-- Добрых людей не совестно, так хоть бы стен постыдился, пропащая башка.