Заурчал живот: Лысая почувствовала, что голодна. А с кухни предательски-вкусно тянуло жареной картошкой — Пашка её очень любила. Особенно, если мама добавляла в неё немного лука или специй, аромат был такой, что слюнки текли.
Неслышно выйдя из комнаты, она подошла к углу, из-за которого был виден небольшой стол. Обычно за ним с лёгкостью умещалось всё небольшое семейство Романовых, но теперь место осталось только на одного, и то другим пришлось бы потесниться. Илюшка увлечённо рассказывал папе о монетках Аньки Гриб, и о том, что у него папа директор футбольного клуба, а мама, заваривая всем чай, расспрашивала, как у “молодых людей” дела с учёбой, и
в какой школе они учатся…
Какое-то время поглядев на них, Пашка подумала: вот, наверное, как должна была выглядеть нормальная семья. И таких вот нормальных мальчишек заслужили её родители, а не то, что сейчас призраком отражалось в тёмном окне. Лысое, хмурое, татуированное и пирсингованное. Вечно влипающее в неприятные истории, тусующееся с гопарями и… да всего и не перечислить.
Пашке стало неудержимо горько. Развернувшись, она неслышно прокралась к двери, оделась, неслышно отворила защёлку и выскользнула в коридор.
Выйдя из подъезда, она поплотнее запахнулась в кожанку, огляделась и заметила на лавке поодаль знакомую телогрейку: никак, Палыч вернулся.
— О, — сказал он приветственно, когда она прошла мимо. — Доченька, есть прикурить?
Присев на лавку рядом с ним, Пашка поделилась сигаретой из пачки. Палыч чиркнул спичкой и с наслаждением закурил.
— Палыч… А ты помнишь своих родителей? — негромко спросила Пашка, глядя куда-то в пустоту. Сама не поняла, зачем спросила, но слово не воробей.
— Помню, как не помнить, — сказал Палыч, задрав голову вверх. — Батя у меня был такой себе. Колотил нас с матерью постоянно, пил как не в себя… Повесился, когда с завода попёрли. А вот матушка хорошая была. Всегда меня защищала. И есть готовила — объедение.
— А братьев, сестёр не было?
— Был… братишка. Умер во младенчестве. Санькой успели назвать.
«И зачем только заговорила…» — подумала Пашка, выпустив изо рта облако еле видимого холодного пара. Осень начинала вступать в свои права уже в августе.
— В этом доме, между прочим, жили, — сказал Палыч, будто бы невзначай. — А потом, когда мама померла, я… Путешествовать подался. Сам не заметил, как остался ни с чем. Ни друзей, ни родных… Какое-то время вертелся, а потом… сама видишь.
— Так ты путешествовал? — удивилась Пашка. — Это ведь здорово! А где был?
Палыч махнул рукой.
— Да ток на словах и здорово, доченька. А я такой человек: мне постоянно домой хотелось. И не туда, где раньше жили, а… Ну, куда-то ещё домой.
— Может быть, ты для того и путешествовал? — предположила Пашка негромко. — Чтобы найти, где твой настоящий дом.
— Сколько ни ходи, я б всё равно не нашёл. Запомни, Пашенька: всё, что люди ищут в путешествиях, уже скрыто внутри них. Оно всегда с ними. А путешествия… Ну, благодаря им люди понимают, что дом — там, откуда они ушли.
— Опять сидят болтают, дармоеды… — вклинился в паузу зудящий голос Хрыч, прошедшей куда-то мимо них. — Психованная, ещё и с бомжами тусуется, у-у, погоди, в прокуратуру-то доложу на тебя…
Пашка хмуро поглядела ей вслед.
— Карга старая.
— Эх, а в молодости-то до чего свежа была, — как-то даже романтически улыбнулся Палыч.
От таких заявлений у Пашки глаза на лоб полезли.
— Ты что, знал её?!
— А то! — ухмыльнулся Палыч. — Переехала в квартиру над нами, такая девица была, эх-х мы с ней!..
— И ты молчал?! — изумилась Лысая. — Ты с Хрыч шпёхался, серьёзно?! Капец, Палыч, ну ты даёшь…
— Ну, а что… — невозмутимо сказал тот. — Ты бы видела Анну свет-Константиновну в молодости, эх-х! Пацаны наши ей проходу не давали, все в любви клялись, предложения делали, а она только меня любила! Вот времена были…
— А что потом?
— А что? У меня-то ни гроша не было, а время-то такое, что семью на что-то содержать нужно. Выбрала, значит, сокурсника моего в женихи. Хрыч у него фамилия и была. Ой, Пашенька, какой ж он был сволота! Но с холодильником… А я… Эх! — и Палыч раздосадовано махнул рукой, выкинув окурок в урну рядом со скамейкой.
— А какая у неё раньше фамилия была?
— Журавлёва. Красивая была, жаль, что сменила. Все друзья ей кричали: «Журавлёнок! Журавлёнок!» Она сердилась, но, вроде, не против была.
«Действительно красивая фамилия», — подумала Пашка, а вслух сказала:
— Что-то у неё… кажется, в жизни не сложилось.
— Так видишь, муж-то был обеспеченный, да лупил мою Аннушку денно и ношно. Детей они так и не завели, а Аннушка-то заболела, и видишь… болеет до сих пор.
— Всё-таки болеет? Я думала, она на меня злится.
— Это одно и то же, — пояснил Палыч. — Злоба — тоже болезнь. А заражаются ей люди, покуда несчастливы.
Пашка на долгое время задумалась. Потом вспомнила и спросила:
— Палыч, да ты врёшь! Столько времени Хрыч мимо тебя ходит — и всё бомжом обзывает, да материт! Неужели, вы действительно когда-то…
И тут Палыч всерьёз погрустнел: настолько искренне и неожиданно, что Пашка испугалась.
— Не помнит она меня, — негромко сказал бездомный, отводя глаза за спутанными волосами.
— Прости, Палыч, — сказала Лысая с сожалением. — Дура я, не знала.
Палыч куда-то ушёл, не попрощавшись, а Лысая всё сидела на той лавке, замерзая и глядя в тёмное ночное небо. Она думала над словами бездомного, о его рассказах, о том, что даже самый мерзкий человек может иметь за плечами хорошее, хоть и несчастливое прошлое.
А ещё она чувствовала, как медленно начинала вступать в свои права осень. Как внутри – так и снаружи.
====== 6. Лизок ======
1.
Лето близилось к своему финалу неумолимо, и Пашка кое-как успевала ухватывать за хвост последние тёплые деньки: на последнюю неделю августа синоптики прочили сильное похолодание. Изо дня в день гуляя по городу, с Ладаном или без, она иногда встречалась с Шаравой или кем-то из его компании. С ними всего за месяц-другой сложились отношения лучше, чем с одноклассниками за все десять лет учёбы. Несколько раз Пашке удалось вытащить Говнаря из дома и прогуляться с ним до пирса: затворник подрабатывал айтишником в фирме, работающей на какую-то там партию. Смерть Кира Говнарь пережил со странной, почти что равнодушной покорностью: так, мол, судьба сложилась, характер у него всегда был не сахар, сам виноват. Пашке, когда он такое сказал, захотелось ему врезать, но она сдержалась.
Простынь, кстати, с начала августа куда-то пропал и с тех пор не появлялся на горизонте, никому не звонил и не писал; Говнарь ничего про это не знал и пожимал плечами, давно, мол, не виделись.
Больше всего Пашку беспокоила Лизок.
Она была как оставленная надолго больная опухоль: вроде как и болела, и нужно было что-то делать, а прикасаться не хотелось, как бы хуже не сделать. И в один день Лысая решила: будь что будет. И позвонила подруге.
Та взяла трубку, как всегда помолчав пару мгновений.
— Алло.
— Лизок, здоровки, тебе Лысая звонит, — Пашка попыталась изобразить бодрый тон. — Слушай, давно не виделись, а погодка-то за окном какая! Погнали прошвырнёмся немного? Я пивка куплю, если хочешь… Проветришься хоть.
— Нет, спасибо, Паша. Не хочу.
— Ну давай тогда я зайду? — бодрость голоса немного упала, но осталась наигранная весёлая уверенность. — Лизок, ну ты чего, давно ж не виделись…
Лизок замолчала, кажется, обдумывая, хочет ли сейчас принимать гостей.
— Лизка-Лизонька-Лизо-ок, погуляй со мной разок… — шутливо напела Лысая.
— Тебе очень хочется?
— Очень! Прямо сил нет, как давно я тебя не видела! Столько всего рассказать хочу…
— Ладно, тогда… Давай около «Кировского» через полчаса.
Лизок в их компании была тем самым человеком, который всегда и всюду систематически опаздывал. Не сказать, что специально, но будто бы сам её организм был настроен таким образом, что если она придёт вовремя, то собьются какие-то таинственные схемы и всё полетит к чертям. Лизок умудрялась опаздывать даже тогда, когда в трубку говорила, что уже подходит к месту встречи. Более того, однажды Лысая назначила встречу, как и сейчас, «через полчаса», вышла из дома спустя сорок минут, быстро добралась до места — и даже тогда ей пришлось ждать Лизку. Эта её черта иногда порядком раздражала, однако со временем стало ясно, что ничего поделать нельзя: девушке будто бы и правда где-то на генном уровне было предписано всегда опаздывать.