Проходят годы, и в один прекрасный день юноша навещает своих родителей. Те, движимые страхом и чувством ложного стыда, отказываются признать сына, однако дарят ему множество драгоценных камней. И юноша уходит странствовать.
Бродя по свету, он встречает моряка-фриза, обращенного в рабство, и, узнав от своего нового друга о фризских нравственных ценностях, выкупает его из неволи. В ходе дальнейшего путешествия молодой человек начинает проповедовать: он учит людей не слушаться жрецов и прочих сильных мира сего, учит и преодолевать ложный стыд, искажающий чувство любви. Щедрая и изобильная земля производит всего вдоволь; каждому ее обитателю надлежит трудиться, не заставляя своего ближнего на себя работать. Не следует и рыться в земных недрах в поисках драгоценностей, ибо это порождает в сердцах зависть и изгоняет из них любовь. Никто не обладает могуществом, достаточным для того, чтобы сделать всех счастливыми, однако следует к этому стремиться, соблюдая принцип справедливости.
В конце концов учителю приходится бежать, спасаясь от своекорыстных и злокозненных жрецов. На двенадцатом году скитаний он умирает. Между тем повинные в его смерти жрецы спешат на родину замученного ими мудреца, чтобы объявить себя его друзьями и приверженцами. Выставляя напоказ свою лицемерную скорбь, они рвут на себе одежды и стригутся наголо. А затем поселяются в пещерах и отсюда распространяют среди ничего не подозревающего простого люда ложные образы покойного, а заодно не менее лживую версию его учения. Своекорыстные толкователи истины прежде всего объявляют учителя богом (он якобы сам сообщил им об этом). Зная о том, что проповедник добра защищал бедняков и призывал людей смирять свои вожделения, жрецы истолковывают это как призыв к полному умерщвлению человеческих страстей и не берут себе жен. Теперь чтобы искупить самое мелкое прегрешение, согрешивший должен сделать подношение священнослужителям. В результате одни впадают в нищету, а другие неправедно обогащаются.
Так, однако, будет продолжаться не всегда. Когда-нибудь те, кто сохранил истину в ее первоначальной чистоте, будь они княжеского, жреческого, славянского или фризского рода, поднимутся и разоблачат жрецов и князей. Те же князья, что чтут истину, отрекутся от жреческого сословия. Все народы употребят свои способности на общее благо: дети Финды — свою практическую сметку, потомки Лиды—-силу, а фризы—* мудрость. Лживые жрецы исчезнут с лица земли. Люди вновь будут почитать лишь то, что достойно почитания, — вечного Вральду.
О смысле этой религиозно-исторической стилизации, казалось бы, долго гадать не приходится. В ней нетрудно различить представления, явно восходящие к европейскому Просвещению, об истинной, или «естественной религии», о религии ложной, своим возникновением обязанной обману, и о злокозненных иерархах, этот обман осуществивших.
Тем не менее оценить масштаб притязаний, характерных для автора Лееуварденской хроники, можно, лишь упомянув об одной немаловажной детали: именах учителя. Их было четыре: Jes-sus (настоящее имя); Fo (автор хроники интерпретирует это слово как «ложный» или «фальшивый»)— прозвище, данное ему ненавистниками-жрецами; Kris-en (пастух)— под этим именем его знал простой народ; и наконец, Buda — так к нему обращались друзья-фризы50. Как легко заметить, и христианская, и конфуцианская, и индуистская (вишнуитская), и буддийская традиции возводятся к одному легендарному основоположнику. Нечасто универсалистские претензии выражались так прямолинейно.
* * *
Специалисты отнеслись к находке Яна Оттемы скептически: и шрифт рукописи, и бумага, и главное, язык «Книги Ура Линды» представляли собой имитацию древности, причем не слишком искусную. Обнаружить автора подделки также не составляло большого труда: покойный владелец текста Корнелиус овер де Линден, по всей вероятности, сочинил ее сам.
Тем не менее мистификация удалась. Спор о «фризской Библии» почти сразу же вышел за пределы филологии: если в прежние времена романтики творили индогерманский миф, комментируя «Законы Ману», то пангерманское неоязычество отныне располагало своим собственным священным писанием. К тому моменту, когда Герман Вирт начал свою научную карьеру, апологетика «Книги Ура Линды» имела довольно длительную историю51.
Как и его предшественники, Вирт не ограничивался текстологическими аргументами: неверие большинства исследователей в подлинность лееуварденского манускрипта он объяснял, с одной стороны, влиянием церкви, а с другой — «господством еврейской диаспоры», приведшим к распространению марксизма52.