А весна шла.
Шла мощно, стремительно.
Шла, преображая землю.
Затаяли снега. Лес наполнился звонкими голосами вернувшихся с юга птиц. Громко кричали грачи, ремонтируя и строя на деревьях гнезда.
Начала подумывать о гнезде и Волчица.
Она отяжелела.
Живот ее провис почти до самой земли. Сосцы обнажились, набрякли и раскачивались при шаге.
Под жилье они выбрали темное углубление под корнями старого дуба, в укрывистом глухом овраге. Весь день обживали его: Волчица сидела у дальней стенки логова, у толстого жилистого корня. Серый лежал у ее ног, и места вокруг оставалось еще много: на целый выводок.
Вечером, когда стемнело и когда над вершинами деревьев в сторону снежного озера пронесся волнующий шелест прилетевших уток, с опушки раздался мощный призыв вожака: наступала ночь, и вожак созывал свою стаю.
Серый выполз наружу, под первые звезды, оглянулся. Волчица все так же сидела у дальней стенки логова, и глаза ее горели в темноте как два угля.
Вожак звал.
Широко стелился по уходящему в ночь лесу его голос.
Серый вернулся в логово, обнюхал Волчицу, дернул за ухо, снова пополз к выходу, но она и теперь осталась сидеть у корня и глаза ее, маслянисто поблескивая, требовали: «Не ходи».
А вожак звал:
— Иде-е-ем!
В другое время Серый обязательно откликнулся бы на его призыв и ушел, но Волчица сейчас несла в себе нечто такое, что давало ей право приказывать, и Серый остался. Он лег у ее ног, а она наклонилась и лизнула его в губы, и он понял, что она им довольна.
Не вышли они к стае и на вторую ночь.
И на третью.
А вскоре и вожак перестал подавать по вечерам голос, обзавелся собственным логовом.
Серый и Волчица жили уединенно. Днем прятались в логове под дубом, ночью выходили на охоту. Волчица бежала чутко, словно боялась излишне встряхнуть и потревожить то, что росло в ней. Крупную дичь она уже не брала, и даже суслика Серый не позволял преследовать ей.
Он добывал еду сам.
И пока он преследовал зайца или ходил в село, Волчица поджидала его, спрятавшись где-нибудь неподалеку. Он приносил и клал к ее ногам добычу и радовался, видя, как охотно ест она.
На рассвете они возвращались домой.
Волчица бежала впереди бережной сторожкой рысцой, Серый держался чуть сзади. Он поминутно оглядывался, настораживал уши, процеживал шорохи: не грозит ли откуда его Волчице опасность. И когда она спала в логове, постоянно вылезал наружу, прислушивался — не таят ли звуки какой беды, принюхивался — не пахнет ли чем подозрительным.
Как-то в мае, когда цвели в глущебе леса ландыши, а по оврагу белой пеной кипела черемуха, Волчица вечером не вышла с Серым на охоту, осталась сидеть в глуби логова у жилистого корня дуба, прижавшись к нему щекой. Серый ушел один и вернулся домой в полночь по крутым туманам. Он весь тонул в них и только высоко поднятая голова его плыла над седоватой мутью в призрачном свете месяца.
В зубах Серый держал зайца.
Осторожно, не качнув даже веткой, пробрался он к логову и, как обычно, полез было в него со своей ношей, но услышал предостерегающий рык Волчицы.
Удивился.
Странно, почему это Волчица не разрешает ему войти?
Это же его логово.
Они всегда спят в нем вместе.
Или может, пока он ходил за зайцем, она впустила к себе другого волка? Но Серый дрался за нее на глазах у всей стаи, победил и теперь до конца жизни она должна принадлежать ему, только ему — таков закон волков. Разве Волчица не знает об этом?
А может, он ослышался?
Может, она вовсе и не рычала на него?
Серый еще раз попытался войти, но и теперь Волчица встретила его предупреждающим рыком. Большие янтарные глаза ее полыхнули ему навстречу горячо и опасно — берегись!
Серый опустил к ногам зайца.
Прислушался.
В дальнем углу логова, там, где сидела Волчица, он уловил теплый шорох: у живота Волчицы что-то беспомощно шевелилось, ворочалось, покряхтывало.
И Серый все понял.
Он понял, что пока он ходил в степь, у него появились дети и что теперь он — отец.
Хотелось прыгать.
Выть от радости.
С шумом носиться по кустам.
Но Серый жил в лесу. Серый был волком и люди не любили его. Они могли услышать, прийти. У них длинные руки, они достают далеко.
Серый положил зайца у входа в логово, отошел к кусту боярышника, залег в нем.
Было горячо телу.
И горячо щекам.
Счастливый вой рвался из груди, но Серый глушил его в себе, пристанывая и царапая землю.