Опять в цвет. Но все равно, услышанное не укладывалось у стажера в голове. Захотев вернуться в реальность, он резко и с вызовом спросил:
– На меня, теперь, тоже жалобу напишешь?!
В ответ Василий Иванович устало улыбнулся:
– Мне нечего писать. О тебе в другом месте напишут. Галочку поставят.
Кровь ударила Макарову в лицо: Стыдобища-то какая. Зачем я это ляпнул!
Он виновато поднял глаза на человека в клетке:
– Разве, я ее заслужил?
– Да, сынок, уже заработал. Иди.
– Спасибо.
Макаров повернулся и ушел, а Василий Иванович остался стоять у решетки со своими мыслями: Тебе спасибо, лейтенант. Не знал, что здесь такие остались.
В углу камеры завозились.
– О чем ты с ним? – поинтересовался спросонья Копытин.
– Лейтенант хотел героем стать. Я его отговорил.
– А зачем отговорил-то?
– Герой хорош под обелиском, а ему жить. Не стоит говно хорошего человека.
– Кто хороший человек? Макаров?! Да он, пока ППСником был, всю кровь из нас выпил! Задолбал своими протоколами, гнида!
– Ну-ну, кровь… Вашу кровь комары пить не станут. А этот, сейчас, был на пороге величия. Я-вон, в свое время, не додумал сходить туда, где явку с повинной принимали…
– Василь Иваныч, ты дурак что ли? Какого величия? Он даже в сортир тебя не выгнал!
– Нет, он выгнал. Всех, кого был должен. И закрыли тему.
Опустошенный, Макаров вернулся за пульт. Разболелась голова, выглядел он совсем плохо.
Дежурный с сочувствием посмотрел на него:
– Слышь, стажер! Иди, поспи пару часов, пока все тихо.
Сил спорить не было. Макаров пошел в комнату отдыха и рухнул на раскладушку.
Казалось, ему ни за что не уснуть. Такого обилия мыслей и впечатлений он никогда не испытывал. Они сменялись перед глазами: лица, обрывки фраз, лампочки на пульте. Все это прыгало, скакало и, наконец, стало причудливо перемешиваться, превращаясь в цветной калейдоскоп.
Дыхание Макарова стало ровным и глубоким. «Присматривай за студентом» – пронеслось напоследок, и стажер провалился в забытье.
Минут через двадцать у Антона появился сосед. Леонид Чернышов, чрезвычайный и полномочный посол Республики Кича.
При высоком дипломатическом ранге, у него было три судимости за имущественные преступления, две – за насильственные, а сейчас его задержали по чужому розыску за злостное хулиганство.
При наличии пустых камер, его могли бы заселить отдельно, но подсадили к студенту. Естественно, не из гуманистических побуждений.
Войдя в камеру, Леня сразу перешел к любимому занятию всех неудачников, – самоутверждению за чужой счет. Он уселся посередине нар таким образом, что на них сразу стало тесно даже вдвоем. Без спроса взял гамбургер, махом откусив от него половину. Потом набрал в рот минералки, прополоскал его и сплюнул в угол. Отпил еще, прополоскал горло и, на этот раз, сглотнул, смачно отрыгнув углекислоту. Не дать не взять, король периода реставрации: вернулся с помпой, захватил власть над пространством и едой и теперь был готов захватить все остальное.
О чем была его вступительная речь, даже передать невозможно. Ругань на жизнь, проклятия в адрес мусоров и прочие оригинальные суждения, не понятные посторонним, лились из него мощным потоком, и Антон заподозрил, что все это говорится вообще не по-русски. Знакомыми были только союзы и предлоги, остальное – реально китайский. И при том, никакой матерщины!
Закончив с преамбулой, Леня перешел к выяснению личности сокамерника. Любые ответы вызывали в нем смесь высокомерия и саркастического смеха:
Студент – ха-ха-ха, плевок сквозь зубы.
Двадцать один год – хе-хе-хе и опять плевок.
Первый раз за решеткой – ох-хо-хо и громкая отрыжка.
Услышав, что Антон задержан за наркотики, Леня принял вид негодующего праведника и начал ему выговаривать с высоты прожитых лет и подобия человеческой морали:
– Что вы за идиоты! Выпей водки. Что ж вас на эту дрянь тянет!
– Вообще-то я не употребляю. – попытался оправдаться Антон.
Потом, между поучительных реплик, рассказал про Федора Романыча и театральный кружок в комнате для допросов.
Леонид слушал, и дерзкое выражение стало покидать его лицо. Оно теперь вытягивалось, глаза округлялись в орбитах, а речь почти пришла к литературной норме:
– А сколько порошка-то было?
Полусжатым кулаком Антон показал примерный размер свертка.
– Да это, наверное, грамм сто будет!
– Наверное. – легко отозвался молодой.
И эта легкость бритвой полоснула Леониду по сердцу. Черствому, но не каменному: Боже мой! Студент, похоже, не понимает, в какую тему его вписали!