- …А потом, Любаша, я закончил курсы краскомов и меня повысили в звании, - уже по-свойски рассказывал молодухе о своей жизни уполномоченный, - Матушке моей уже девяносто, говорит: «Когда же ты, Фёдор, навоюешься, как же я хочу с внучками понянчиться». А я что: то война, то революция, то опять война. Тут коллективизация наступила, раскулачивание, перестройка .., ну, то есть перестроил я родительский дом, сейчас большой, добротный… А жены так себе и не завёл. Была одна, но это так… Не сошлось у нас. А Кулагина этого, Егора, мы обязательно прижмём. Сильно домогался он тебя?
- Да, было, Фёдор Николаевич. Когда в село по надобности случалось выйти, проходу не давал. Никого не боялся, - отвечала Люба, помешивая и оглядываясь на статного офицера.
- Люба, я хочу сказать тебе, что сразу, как увидел тебя в твоей избе, то сразу, тут же, влюбился без памяти. Такое со мною впервые. Прости меня, а я тебе глянулся?
Люба уже перестала мешать и просто стояла у печи.
- Фёдор.., я.., я тоже тебя.., чёрт! – девушка машинально поднесла руку к плите, обожглась, отдёрнула и затрясла ею в воздухе.
- Что? Что с тобою, ненаглядная?
Подбежав к ней, Лыткин взял её руку в свою. Подув на горячий пальчик Любы, майор вдруг, без всяких предисловий, завёл одну руку за спину девушки, другой взялся за её затылок, и они впились друг в друга долгим страстным поцелуем, как стали целоваться влюблённые в фильмах девяностых, когда разрешили взасос, и, обиженная невинным поцелуем в щёку комсомолка перестала хлестать по щеке незадачливого тракториста в фильмах советских.
Дочь покойного председателя как-то тоже вошла во вкус, страстно прижала к себе уполномоченного, и они впились друг в друга долгим, откровенным даже для такого эпизода, поцелуем. Казалось, оба были настолько талантливыми артистами, что стали как-бы единым целым, и всем присутствующим стало даже немного тревожно за целостность их губ и зубов. Осип взял листы бумаги и, посмотрев в сценарий, пожал плечами.
Но этим дело не кончилось. Вдоволь насладившись дивным поцелуем, Лыткин, вполне логично, подхватил уже всю Любу сильными руками и понёс этот ценный груз в соседнюю комнату. Там стояла большая металлическая кровать с блестящими шарами на спинках, высокой периной и большими подушками. Панцирная сетка со скрипом прогнулась под тяжестью двух тел
- Стоп-стоп-стоп, а что это вы укладываетесь? Это не по сценарию. Самодеятельность опять. Да и не делалось это так быстро в те времена…
Майор оставил возлюбленную, сел на кровать, посмотрел на режиссёра осоловевшими глазами.
- Ну что ты, в самом деле, Осип, как не мужик.., - с укором сказал он.
- Стаханович, очнись. Съёмки, съёмки сейчас идут! Ты в фильме! Поднимайся, Вероника, что за непрофессионализм? В «Комиссаре» ты вон как отбивалась от военных мужиков, а здесь сама на майоре повисла.
Мгновенный переход в состояние безумной вакханки компенсируется у женщин таким же быстрым переходом к рациональности и благоразумию. Вероника быстро встала с кровати, поправила причёску, огладила одежду:
- Извини, Осип. И вправду, что-то мы … заигрались. Больше такого не повторится.
Осип кивнул:
- Понимаю. В общем и целом всё хорошо. Переснимем только сцену первого, хе-хе, поцелуя. Но без всяких вулканических страстей. Сдержанно и скромно. Всё по моей команде.
Пересняли удачно. Подув на любин палец и сказав «Я люблю тебя, Люба», уполномоченный осторожно обнял её и аккуратно приступил к лобзанию.
- Всё-всё, отлипайтесь, - помог им маэстро, - Отлично. Целомудренно, по-деревенски.
Потом он сел, задумчиво посмотрел на влюблённую пару.
- М-да… Георгич, - обратился он вдруг к оператору, - А всё-таки зря мы остановились в первом дубле. Представляешь, какая-бы порнушка была шикарная. А-ля тридцатые: изба, он – суровый майор НКВД, она – дочь председателя, красавица. Опять же кровать никелированная, перина …
- Как вам не стыдно, Осип Валентинович, - вспыхнула Вероника.
- Мне? Стыдно? – удивился киношник.
- Осип Валентинович, поосторжней. Речь идёт о чести женщины, - серьёзно сказал Лыткин.