В ее снах горячо, цитатка.
Ну и еще: Это страна, в которой нет дезодорантов, страна, в которой все едут на работу в автобусе[25] – Аэс не помнит, кто это сказал, сказал ли именно ей или просто в воздух. «…и не надо ко мне так прижиматься – а как вы хотели? – а я никак не хотела, я хотела, чтоб автобус был пустой – а так бывает? – бывает, если вы пахнете другими духами – не понимаю – этот мир пуст…». Сны Аэс похожи на клипы, а вот сегодня все иначе: сегодня ей снилась Натали – долго, волшебно, бесстыдно… Сколько прошло лет, а она все никак не может забыть жалящие, до костей прожигающие, слова: «Мне не нужен чужой киндер. Что я должна делать с твоим некрасивым заморышем?». Так и сказала: «с твоим некрасивым заморышем» – определение, в общем-то, походило скорее на правду, если б не та оговорочка, что заморыш был ее, Аэс, сыном, ради которого, собственно, и терпела она номинального своего М, утешаясь тем лишь, что husband исправно охотится на деньги и приносит раз в месяц сносную добычу: что ж, социальное ее шлюшничество (увы-увы, Аэс знает, о чем говорит) узаконено брачными узами, ну а ljubov’ – Людь Бога Ведает – область фантастики, во всяком случае, для нее; во всяком случае, здесь и сейчас… «Без Тебя я – ничто, – вспомнила вдруг Аэс и заплакала от жалости к себе. – Без меня Ты – ничто»[26].
Оно живое? спрашивает Аэс. Да, отвечает Кира, щелкая мышкой: «Универсальная самообучающаяся экспертная система», в начало игры, ок. Оно хрюкает? Нет. У него есть грива? Нет. Колючая? Нет. Крякает? Нет. Это чувство? Нет. Это часть тела? Нет. У нее есть дедушка? Нет. Видит в темноте? А черт ее знает: фасетчатые глаза…. Жарче роз благоуханье, звонче голос стрекозы? Тютчев! Хлопает в ладоши Аэс. Всё будет так, как будет, всё будет так, как ты захочешь, шепчет Кира, главное лишь знать, чего ты на самом деле хочешь: только тогда получится, только тогда, иначе – никак, иначе – крышка! И мне не стыдно, не стыдно, слышишь?.. Я потеряла весь стыд: да и что такое стыд, как не ложный страх? И что такое ложный страх, если не можешь дышать, если между явью и сном проходишь? Туда-сюда, как тень… Думаю, как только я окажусь в точке твоей определенности, меня тут же не станет… точнее, сразу разорвет… от счастья и разорвет. – Я вишу над шариком, отворачивается Аэс к стенке, и это мне, мне кажется, будто скоро меня не станет, слышишь? Что разорвет от боли. Я ведь готова была… на все ради нее готова… Тогда, в прошлой жизни… Дом собиралась оставить… что говорить! Сына бросить могла… М не в счет… Где кроха, плакавшая над «Белым Бимом», мечется по постели Аэс, где я?.. – Передо мной, Кире приходится держать ее за руки, кроме нас здесь никого нет… И если она, эта самая кроха, решит изменить ситуацию… если поймет… вдруг… что это нужно и ей тоже… тогда она почувствует, как из точки G начинают расти крылья… И тогда я скажу ей: «Привет, Малыш!» – и Карлсон прилетит, он ведь обещал верну… – НЕТ, кричит Аэс, НЕТ, НИКОГДА, НЕ-ЕТ!
И Карлсон не возвращается.
Круглая дата – уже и еще только одновременно: Кира не знала, много это или мало, три плюс ноль – ей было, в сущности, все равно: она думала – столько зим, что лет, быть может, попросту не бывает, не может быть… «Сколько вам зим?» – не спрашивает прохожий, когда она, кутаясь в шарф, спешит из пунктика А в пунктик А: так замыкается кандальное rondo: низкая азбучная истинка январского понедельника – утро, снег, темень… и вот ее уже будят, безжалостно вторгаясь в сон: «В садик пора! В школу! В институт!» – на работку уже сама, сама-а: рань-то какая, топ-топ, да кто ж ее только придумал, работку эту? Но вот завтра она, Кира, никуда не пойдет – завтра она обнулит великолепную свою тройку (семерка… так где же ваш туз, графиня?..); завтра к ней приедет Аэс… Аэс, Аэс… Зажмурившись, Кира попыталась представить, как это будет, но перед глазами замелькали ни с того ни с сего листья – оранжевые, желтые, красные, – которые, стремительно почернев, превратились в самые обыкновенные трупики, только и мечтающие, что о снежном саване: тут и сказке конец – Дама Пик, абзац, Enter.
Поднявшись на цыпочки, она переворачивала листки отрывного календаря: сколько еще до тридцать первого? Ну-ка, ну-ка… А если выбросить остатки густого супа за батарею, как АэС – тогда еще Нюта – нередко делала, взрослые наверняка ничего не заметят: подъездные запахи что хочешь перебьют – до третьего этажа пахнет курицей, до пятого – оливье… «Мамочка, какая ты красивая! – Не трогай, прическу испортишь. Юра, да заберите, наконец, от меня ребенка!». Шум, доносящийся с кухни, гонит воспоминания прочь: сын, с виноватым видом потирая коленку, дебиловато улыбается – это не делает его, впрочем, хоть сколько-нибудь симпатичней. Ну да, ну да, Натали, «твой некрасивый заморыш»: Урод – меткое и единственно возможное школьное прозвище… Вероятно, когда-нибудь Аэс и накопит на пластику: можно ведь под-кор-рек-ти-ро-вать и уши, и нос, и губы… а будет ли мальчик?.. Аэс не знает, Аэс курит одну за одной, одну за одной: нет-нет, сейчас не до праздников – да она просто не выдержит! Тем более что Кира захочет, выпив, «чего-то большего»: того, чего она, Аэс, – во всяком случае, сейчас, – не сможет ей дать. Нет-нет, она не станет приезжать к ней по расписанию: перебесится – простит …от нелюбви до невеселья – когда-то ведь и ей, Аэс, было тридцать: Натали даже не вспомнила… – под Новый год, под воскресенье – неужто она отыгрывается на Кире? – плывет красотка записная – неужто она до такой степени цинична?.. – своей тоски не объясняя[27] – а может, просто чудовищна?..