Невольно вспомнилась давняя защита нашего друга Гриши Леви, израненного фронтовика. Тогда вот так же пришли припоздавшие профессора. Их лица сияли. Оказывается, они только что явились с заседания в Академии наук. Выступил новый академик, многим неизвестный. И своей короткой и спокойной речью он отвел кандидатуру ученика Трофима Лысенко, которого прочили в члены-корреспонденты академии наук, а заодно усомнился в теории самого Трофима Лысенко. Академики давным-давно, и без Сахарова, знали, что Лысенко невежда, авантюрист, убийца подлинной науки – генетики… Но высказать это вот так, публично, никто не смел.
Зав отделом ЦК партии, восседающий за столом президиума, спросил с явным раздражением председательствующего академика Несмеянова.. И даже чуть привстал, чтобы тут же дать неведомому клеветнику и очернителю отпор.
– Кто этот мальчишка?
– Отец водородной бомбы, – спокойно ответил Несмеянов.
Представитель ЦК тяжело опустился на стул и больше уже не подымался…
Гораздо позднее я узнал, что именно в этом, 1968 погромном году на Западе была опубликована статья академика «Размышление о прогрессе… и интеллектуальной свободе.» Академик Сахаров в те дни открыл миру свое лицо.
Присевшие рядом профессора, видно, были знакомы с этим глубоким и смелым трудом еще до его публикации. И вполголоса обменивались мнениями.
Наконец, показался виновник торжества – предельно измученный ученый-диссертант, взял в руки указку. Защита очередной докторской началась. Я просидел всю защиту с умным сосредоточенным видом, не понимая ни аза, и думая свои тяжкие думы…
Я уже знал, друзья позвонили – только Александр Твардовский приказал не вычеркивать Григория Свирского из списка своих писателей – внутренних рецензентов «Нового мира». Чтоб не подох Григорий с голода. Кроме этого неверного заработка, все дороги мне перекрыли. Благодарная родина – советская Россия. Меня бы «пенсией по старости» точно неудружила. Подохнет Григорий Свирский – туда ему и дорога… Если сразу не загребут, придется, видно, уносить ноги…
Мой вгляд остановился на продуманно взъерошенной Клеопатре и ее муже, и все остальное время я думал о молодых, которым так повезло. Наше поколение подкараулила война. В моем классе из тридцати пяти человек выжило трое. А под ноги этих красавцев легла мирная страна. Забота и любовь. Завидуй-не завидуй, так сложилось…
– Альфред Феликсович, как фамилия этой царицы химфака? – спросил я.
Он улыбнулся почти радостно:
– Царица химфака, говорите? Рябова. Любовь Рябова.
Я поежился. Эта фамилия вызвала у меня вовсе не радостные воспоминания. Рябов – генерал-полковник береговой службы, был в войну начальником Политуправления Военно-морского флота. Года два-три просидел в тюряге. После таких «отсидок» бывшие зеки либо мягчеют, становятся человечнее. Либо – звереют. Рябов стал зверем. На всех флотах его иначе и не называли, как Иван Грозный. От ужаса перед ним помер старик-начальник штаба ВВС Северного флота. Бывший летчик, говорили; не то прямо в кабинете Ивана Грозного упал бездыханным, не то в ожидании расправы…
Позднее сказал об этом Полине. Она пожала плечами.
– Сколько в России Рябовых? И вообще сын за отца не отвечает!..
Встрепенулся, когда вокруг меня зааплодировали. Профессор Платэ вскочил на ноги, заспешил куда-то, бросив мне, что нам пора бы поговорить в неформальной обстановке. Пусть Полина позвонит…
– Вот уже месяц я не читаю в Университете свой курс, Я – Фигаро. Мои ученики защищают свои темы. В трех городах. Сегодня я здесь, утром лечу в Днепродзерджинск. Фигаро здесь, Фигаро там. Устал, как собака…
На банкет я не остался. Не по мне ныне торжества. И звон победных бокалов.
У гардероба столкнулся с взъерошенной, счастливой Любой и ее мужем в новенькой кожаной куртке на многих молниях. Они тоже убегали: им явно было хорошо и без официального веселья…
Я улыбнулся молодым, проводил взглядом поколение, родившееся так удачно. Будьте вы здоровы, счастливцы!
Глава 2. Вторая тема, или выстрел в упор
– Рябова!
Я обернулась, не успев взбежать на ступеньки химфака – Рябова! Кто-то машет мне из окна машины. – Сегодня четырнадцатое, не забыли?
Это Пшежецкий, у него на кафедре я занимаюсь научной работой, когда есть свободное время. Поскольку этого времени у меня очень мало, я появляюсь в корпусе «А» крайне редко. Но сегодня шеф просил пропустить лекции и получить какое-то вещество. Он договорился с преподавателем по органике, что этот синтез мне зачтут за курсовую.