После их отъезда, как будто образовалась в деревне пустота, видимо и природа почувствовала беду, потому, что и птицы стали пощебечивать, а не в полный голос петь да насвистывать, солнце хоть и пекло, но казалось, что светит через хмарь.
Через полтора месяца, в августе, пришел срок и Леонтию идти на фронт. В то время уже начали приходить похоронки в ближайшие деревни.
Рано утром Прасковья затопила печь, испекла шанежки. Дети тоже проснулись рано, расселись за столом все, всей семьей, что было в последнее время не так часто. Леонтий сел, как всегда, в торце стола:
– Ну, вот дети, такие дела, война значит. Посидим, позавтракаем, все вместе на дорожку. Может и не свидимся более, по-разному мы жили: и хорошо и не очень, но дружно, как деды наши жили дружно и уважали свой род Гуляевых, да и к другим людям не врагами были. Так и вы живите далее. А бог даст, свидимся! Ну а нет, помнить будете.
Шанежки ели молча, макали в мед и запивали молоком. Все понимали, что отец может погибнуть. Одна маленькая Мария была радостная, видимо от того что все были рядом, и, что солнечное утро своими теплыми лучами играло по комнате.
Провожала Леонтия вся большая родня: жена с детьми, старшие братья Прохор и Архип, каждый со своим многочисленным семейством. Прохору было уже 45 лет, а Архипу 43 года, но на фронт его уже не брали, отвоевался он в Гражданскую – получил сильную контузию, почти глухой стал после того.
– Эх, Лева, повоевал бы и я с тобой, как тогда в Гражданскую, да видимо не возьмут.
– Нет, брат, не возьмут. Здесь давай в деревне будь. Своих пацанов подымай, да за моими приглянешь. – Громко прокричал Леонтий Архипу на ухо, – Давай, брат, прощевай.
Молчаливый Прохор протянул Леонтию руку, обнял крепко, да разговорился:
– Прощай брат Лёва! Федор уже воюет, вот и тебе время подошло. Если, что зла не держи, мало ли что было! Береги себя, насколько можно! Бог даст, свидимся! Я, видимо, тоже скоро призовусь, заявление уже написал в военкомат. О детях, не беспокойся, мы с Архипом, да с жинками, присмотрим за ними. Да и в деревне, почитай, почти все родственники, так что не обижены будут. У меня самого семеро, как на фронт уйду, тоже люди помогут им, поди. Вот такие, брат, дела.
– И ты, Прохор, на меня не обижайся, вроде в мире жили, но если есть обида – не держи!
Полуторка с сидевшими в кузове мужиками из Батурово, Кучука, Шелаболихи уже стояла у сельсовета, в ожидании новообинцевских новобранцев. Прощался с семьёй Леонтий не долго, не любил он эти нежности разводить, защербило что-то в груди, заныло. И чтобы не затягивать время прощания, он обнял быстро жену, крепко пожал руку старшему сыну Николаю, потрепал по плечу среднего Фёдора, прижал к груди младшего Геннадия, пятилетнюю дочку Марусю, которую он нес на руках от самого дома, поцеловал, погладил по голове, поставил на землю и повернулся к сыновьям:
– Матери, сыны, помогайте, Марию не забижайте. Вернусь, проверю!
С этими словами он забрался в кузов отъезжающей полуторки и пыль, поднятая её колесами, какое-то время ещё висела облаком, скрывая силуэты уезжающих мужиков. Многие из них так и исчезли в той пыли военных дорог навсегда. И пыль толстым слоем засыпала их следы. Только память осталась в семейных альбомах и фамилии на плитах мемориала в центре села.
Полуторка тряслась и подпрыгивала на ухабах дороги, раскачиваясь ещё и из стороны в сторону. Мужики молчали и курили самокрутки, зажатые в кулаке, думали каждый о своём, оглядываться назад не хотелось, смотреть вперед тоже особо желания не было. Страха Леонтий не испытывал, была какая-то тревога, щемящая в груди, какое-то волнение, как перед грозой, когда начинала беспокоить раненая, ещё в Гражданскую, левая нога. Вспомнился старший брат, Савелий (1890-1915гг.), погибший в 1-ю мировую 1914 года. Савелий, молодой и красивый, с белокурыми кудрявыми волосами, высокий и широкоплечий, схожий чем-то с братом Фёдором. Тогда он тоже уехал с несколькими мужиками, на подводах, на ту войну и не вернулся, не вернулись с войны в деревню и ещё мужиков тридцать. Леонтий многих знал и помнил. Воспоминания всплыли сами, как-то сразу и так явно, как будто вчера происходило. Деревенские пацаны и девки провожали своих отцов и братьев до самой Каменской трассы, и они: беременная жена Савелия – Ольга, братья – Прохор, Архип, Леонтий и Фёдор, тоже шли рядом с телегами, прощались с Савелием, как оказалось в последний раз и навсегда. Позже Ольга родила раньше срока сына Алексея, практически в день гибели Савелия. Сейчас Алексей тоже, наверное, призывается в Новосибирске на фронт. Чуть позже Савелия, тогда, и Прохор был призван в армию, отвоевал немного, около двух месяцев на румынском фронте, получил ранение в плечо, лечился в лазарете Екатеринбурга. Прохор вернулся, а вот Савелий так и сгинул где-то на полях войны четырнадцатого года.