Зацепили эти слова гордую душу царицы. Подумала она, подумала да и решила:
- Пойду-ка я войной на царя Философа.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. И не о том сказка наша, как собрала Любава Любимовна войско великое, да двинулась на Философа Платоновича; как захватила без боя всё и так развалившееся царство Тридесятое; как опомнившийся царь собрал остатки войска и выступил ей навстречу; как разгорячённая, обезумевшая, с обнажённей саблей в деснице неслась Любава на боевом коне, а, подлетев к отряду противника, узнала вдруг в его предводителе прекрасного юношу с портрета. В сказке ли сказать, пером ли описать те мысли, что пронеслись в её буйной голове в единое мгновение, или те чувства, что бились одно с другим в её страстном сердце? Чем крепче ненавидела царица царя, тем больше любовалась гордым взором его соколиных очей; и чем жарче пылала к нему страстью, тем сильнее желала снести с плеч его гордую голову. И не о том наша сказка, как, совершив непоправимое, мигом опомнилась Любава и горько возрыдала; как отреклась она от престола царского и вновь затворилась в тереме, собираясь остаток дней провести в слезах покаяния, оплакивая грех свой великий.
А о том пойдёт повествование наше, как попал Философ Платонович в мир иной. И вот встречает его в мире ином кто-то мрачный с крылами ворона и манит к себе:
- Я призываю тебя в великую бездну. Целую вечность мы будем низвергаться в пропасть и никогда не достигнем дна, ибо его нет. Есть лишь бескрайняя пустота, в которую я когда-то бросился, отвергнув жизнь и свободно избрав небытие. Ты философ, и в душе твоей - тоже бездна. Стань моим братом!
Вдруг, словно солнечный луч, преграждает падшему духу дорогу уже знакомый нам светлый ангел. Протягивает он руку Философу.
- Довольно низвергаться в пропасть! Начни восхождение к Высшему бытию!
- А какое оно, Высшее бытие?
- Его не определишь, ибо оно беспредельно.
- Мой разум его не вмещает.
- Так откажись от своего гордого разума.
- Но разве я достоин Высшего бытия?
- Нет, но подобная тебе грешница усердно молится о тебе.
- Зачем?! - воскликнул Философ. - Я надеялся найти в Любаве солнцеликую деву, недосягаемую звезду, способную озарить мою одинокую душу лучезарностью и даровать моей жизни потерянный смысл, а нашёл сумасшедшую ведьму.
- Она человек, как и ты, - молвил ангел, - и тоже совершает ошибки. Постарайся простить её, тогда будешь прощён и сам...
А далее нам подобает сомкнуть уста, ибо взору Философа открылось неизреченное...
Вернёмся-ка мы лучше на грешную землю к старым знакомым Пантелеевне и Берендеевне, которые не утерпели, чтобы снова не встретиться на своей скамейке.
- Ты рассказывай, рассказывай, Пантелеевна, не томи душу. Всё, как было, начистоту выкладывай. А то знаю я вас, коварных тридевятцев: сегодня - друзья не разлей вода, а назавтра войной идёте.
- Ладно, Берендеевна, кто старое помянет, тому глаз вон. А царицу свою я оправдывать не собираюсь. Это надо же! Собственными белыми рученьками острую саблю ухватила, так бы и отсекла молодому жениху бедную головушку, если бы не промахнулась. Остриё лишь самую чуточку его задело. Видать, ангел-хранитель руку отвёл. Только вот не ведаю, что дальше-то будет.
- Неужто не слыхала, Пантелеевна? Ведь наш царь, как только его лекари на ноги поставили, за ней сватов послал. Знать, по нраву пришлись её ласки. Так, видать, сладко его, болезного, сабелькой полоснула, что ему ещё захотелось!
- Ой, не говори, Берендеевна. Сама вижу, что свадьбе этой быть. Недаром в народе говорят: коли дураки оба, то и любовь до гроба.
Но не слышали Любава и Философ этих речей. Тем самым временем, пока их столь живо обсуждали, царь и царица слились в единое существо. Не могли они уже сказать один другому: это - моя плоть, а это - твоя, это - моя душа, а это - твоя. И в высшем исступлении открылась им высшая истина. И поняли они, зачем живут.