Иван отложил карбюратор и с громадным интересом следил за этой «культурной» дракой. Только когда Степан дал Пашке в лоб и тот отлетел к столу, Иван подошел к Степану, поймал его за руки.
– Ну, помахал, и будет. Иди отсюда.
Степан рванулся – не тут-то было: руки у Ивана как тиски. Тогда Степан раскачнулся и боднул Ивана головой. Иван отпустил его и ударил. Степан отлетел к двери, открыл ее затылком, упал в сенцы. Вскочил, схватил, что попалось под руку, – деревянный дверной засов – вбежал в избу.
– Иван!… Смотри!… – крикнул Пашка, подбираясь к прыжку.
– Я вас научу… паразиты… – у Степана по лицу текла кровь. – Я вам устрою веселую жизнь.
Иван отступил к печке.
Пашка сгреб табуретку и запустил ее в Степана. Тот загородился руками. А в этот момент Пашка прыгнул к нему и ударом ноги в живот посадил на пол.
Минут пять, наверно, корчился Степан. Пашка взял у него засов и стоял над ним, ждал… Вытирал подолом рубахи красные сопли.
– Ну, руководители пошли… кха!… Не бюрократы – на дом приходят морду бить.
– Чего это он? – спросил Иван.
– А хрен его знает! Прическа моя не поглянулась.
– Про бусы какие-то говорил… Какие бусы?
Пашка ничего не сказал насчет бус. Отхаркнулся, толкнул ногой Степана.
– Вставай. Хватит.
Степан поднял голову… Посмотрел снизу на Пашку долгим внимательным взглядом.
– Я сейчас приду, – с трудом сказал он.
– Завтра придешь.
Степан кое-как поднялся, пошел к двери…
– Сейчас приду, – не оборачиваясь, сказал он. И вышел.
– В чем дело-то? – опять спросил Иван.
– С кралей его позубоскалил… Степка – телок-телок, а бить умеет. Глянь, что он мне тут натворил?
Иван подвел Пашку к свету, оглядел.
– Губу рассек. Иди умойся.
Пашка вышел в сенцы, закрыл дверь на засов, тогда только снял рубаху и стал умываться.
– Еще может прийти?
– Придет, наверно. Ему что втемяшится – не отступит. Пьяный, тем более.
Степан пришел. Толкнулся в дверь – заперто. Он постучал.
– Откройте!
Иван хотел было идти открывать, но Пашка остановил.
– Ты что!… Он наверняка с топором там стоит.
Иван остановился посреди избы.
Степан долбанул чем-то тяжелым в дверь.
– Откройте!… – еще удар в дверь. – Выродки кулацкие!
– Давай откроем. Что он, одурел, что ли?
– Сиди. В том-то и дело, что одурел.
Степан еще раза три-четыре грохнул в дверь.
– Выдержит, – спокойно сказал Пашка. Он имел в виду дверь.
Степан потоптался на крыльце. Слышно было, как скрипят под его ногами промерзшие доски.
– Ну, гады!… я так не уйду, – сказал он и пошел с крыльца
Пашка подскочил к выключателю, вырубил свет.
– Отойди от окна!
– Ты что?
– Отойди, говорят!
Иван отошел к двери. И в этот момент на улице грянул выстрел; окно с дребезгом разлетелось.
– Вот дура!…
– Ох ты!… – Иван выскочил в сенцы, вырвал засов, прыгнул с крыльца, сшиб Степана в сугроб, долго топтал ногами… Взял ружье, вошел в дом, включил свет… Он был бледный.
– Ты, зас… дозубоскалишь когда-нибудь! – рявкнул он на Пашку.
– Не ори, – сказал Пашка негромко. – Я не виноват, если люди шуток не понимают.
– Шутник.
Долго сидели молча. Иван вынул из казенника пустую гильзу, бросил в печку. Ружье отнес в кладовку.
– Замерзнет ведь он там, – сказал он, входя в избу.
Пашка поднялся и пошел на улицу за Степаном.
Степан плохо стоял на ногах, держался за Пашку. Его клонило в сон: не то он был сильно избит, не то вконец развезло от водки.
Иван расстелил на полу полушубок, свернул под голову фуфайку… Пашка раздевал Степана. Тот покорно стоял, свесив голову. Сопел.
– Эх, дура, дура, – ворчал Пашка.
Уложили Степана на полушубок, накрыли другим полушубком. Он моментально заснул.
Братья заделали выбитое окно подушками, разделись и тоже легли.
– Довел человека!
– Кто его доводил? Он сам себя довел. Подумаешь – приревновал к красотке, нужна она мне сто лет.
Степан храпел во всю ивановскую.
Утром поднялись рано.
Степан сидел на полу тупо смотрел вокруг – не понимал, где он.
– Ничего не помнишь? – спросил Пашка.
– Нет.
– Тц!… ухлестался.
– Убить нас вчера хотел, – сказал Иван, с любопытством приглядываясь к красивому умному парню; Степан нравился ему. Он часто видел его в райкоме, несколько раз возил их вместе с Родионовым по деревням. Всегда думал про Степана: «Толковый парень».
Степан с видимым усилием стал припоминать. Посмотрел на Пашку…
– Вот, брат, как, – к чему-то сказал тот. – Опохмелиться дать?
– Дай, – посоветовал Иван. – Ты уж не выходи пока никуда, отлежись здесь, а то стыда не оберешься – опух весь.
– А что было-то? – спросил Степан.
– Ты сколько выпил вчера?
– Черт его знает… Бутылку, кажется.
– И с бутылки тебя так развезло?
– А что было-то?
– Убить хотел, я ж тебе говорю. Вон видишь окно-то… Стрелял.
Степан принялся искать по карманам папиросы.
– Я пока побуду у вас,– сказал негромко. Вытащил пустую пачку, смял ее, бросил в угол. Лег, закрыл рукой глаза. Ему было тяжело.
– Не переживай особенно-то, – сказал Иван. – Никто не видел, кажется.
– На, похмелись, – сказал Пашка, подавая Степану стакан водки.
Степан сел, выпил, опять лег, закрыл лицо рукой. От закуски отказался – закрутил головой. От папиросы тоже отказался – тоже мотнул головой. Молчал.
Пашка с Иваном ушли на работу.
О поступке Степана узнали в деревне. Поползли слухи! Пашка Любавин изнасиловал невесту Степана. Степан стрелял в него, не попал. Тогда братья Любавины зверски избили Степана и спрятали его у себя дома. К вечеру того же дня история эта гуляла втихаря из дома в дом. Дошла она и до райкома партии.
На другой день, с утра, Родионов вызвал Степана к себе в кабинет.
Степан вошел спокойный, готовый ко всему. Он и сам хотел прийти к Родионову.
– Здравствуйте, Кузьма Николаич.
– Здорово. Садись.
Степан сел в мягкое кресло, положил на колени большие жилистые руки… Посмотрел на них, снял с колен, сунул в карманы. Посидел немного, вынул руки из карманов, опять положил на колени, но тут же убрал, положил на пухлые боковины кресла. Но опять убрал, – зажал между колен. Так остался сидеть.
Родионов дописывал что-то. Дописал.
– Ну? – спросил он, поднимая глаза на Степана. – Рассказывай.
– Напился вчера, подрался с Любавиными.
– За что?
– По дурости своей…
– Ну, а все-таки.
– Та-а… – Степан мучительно сморщился. Он жестоко страдал. – Девку приревновал к одному Любавину…
– К какому?
– К Павлу… Я сегодня все обдумал: снимайте меня с секретарей, а из партии, я прошу, не надо. Любое взыскание… самое строгое, только не исключайте.
Родионов встал из-за стола, прошелся по кабинету.
– Это до каких же соплей надо упиться, чтобы поднять ружье на людей?! – резко и горько спросил он. – А? Ты что, бочку выпил?
– Бутылку, – Степан положил огромные кулаки на колени и мрачно рассматривал их.
Родионов остановился около него.
– Ты секретарем сам теперь не хочешь быть или боишься, что все равно не оставят?
– Сам, конечно. Какими же я глазами на них глядеть буду?
– На кого?
– На всех… На комсомольцев.
– Тьфу!… Черт, – Родионов опять стал ходить по кабинету. – Это уж я не знаю, какими ты глазами будешь глядеть на них. А глядеть придется.
– Я перееду куда-нибудь.
– Будешь секретарем, как и был, – твердо сказал Родионов.
– Вы что?
– Ничего.
– Так сами комсомольцы снимут…
– Поговорим с комсомольцами. Я лично буду настаивать, чтобы тебя оставили в райкоме. Получишь взбучку хорошую и будешь работать.
– Войдите в мое положение, Кузьма Николаич…
– Я вошел! – рявкнул Родионов. – Вошел – и вышел! Бежать собрался? Вот! – секретарь показал Степану кулак. – И запомни мой совет: от себя не бегай – не убежишь. Нашкодил? – смотри в глаза людям! Кровью плачь, а смотри! – секретарь застучал казанками пальцев по столу; он обозлился, говорил с придыхом, смотрел прямо и гневно, шрам на лбу побагровел. – Семьдесят семь потов прольешь, глаза на лоб вылезут, тогда приходи снимать выговор. Все. Можешь идти. Тебе еще на бюро пустят ежа под кожу, так что приготовься. И не распускай слюни, и не психуй. Работай.