— Что ж ты, милок, от меня такое сокровище прятал доселе? Хорош-то он у тебя хорош, да вот только на что гож?
— Попадет мне от Старшого…
Колебался парнишка… ох, колебался… И на елку-то влезть охота и причиндалы как бы не уколоть.
— Так мы ж никому не скажем… не признаемся… с меня какой спрос, а и ты нас не выдай…
— И под батагами не сознаюсь… как ебал тебя сладко!!!
Да неужто осмелел? Ну, вот и ладушки.
— Так иди уже ближе, соколик мой, и я свои сисечки разрешу помять, может и еще подрастут…
— Куда уж более тебе и так хороши.
— Да рубашонку-то сыми свою драную, дай хоть я тебя понежу…
Я верхние пуговицы сарафанчика растянула, да и дыньки свои увесистые явила пред синие Ванькины очи… Изошелся парень слюной… сразу руки протянул.
Да только руки-то у него не руки, а целые «лапищи», и вот как облапил он меня ими, как обхватил… аж каждая косточке во мне запела — застонала…
— А таперича пососи их, Ванюша, как в детстве мамку сосал…
— Дак ведь я уж не маленький…
— Дак по «молодцу» твоему вижу, что большой, только страсть как хочу, чтобы ты меня пососал…
— Так и быть, уважу…, - едва пропыхтел надо мной парень
«Это кто же кого уважит сейчас… глупенький…»
Ваня скинул передо мной свое старенькое шматье и остался совсем голенький да гладенький, даже на груди и под мышкам не видать волос, чисто девица… а грудь у него, хоть и мощная, а бело-розовая с нежной кожей.
Не успела я его красой полюбоваться, как присосался ко мне парень, ровно как телок несмышленый к матушке. А сам при том по телу моему ручищами шарит, ворчит, как медведь в берлоге.
Да и я-то не промах! На подушки пуховые завалилась, ухватила Ванькин здоровенный хуй, да покрепче сжала — аж парнишечка застонал в голос. От груди моей отвалился, нашел уста сахарные. Ох, и мастак был Иван цаловаться… куда до него Игнату!
Иван меня целовал, словно в рот языком ебал, губы едва ли не прикусывая, я даже испугалась малехо — распухнут потом, объясняй Старшому чего да как.
Миловались мы так-то долгонько, Ванька меня почти что к лежанке прижал, на кулаках только и держался, а я в то время «хозяйство» его теребила — яйца тугие наглаживала. Вскорести Ванюша от губ моих да грудей оторвался и едва ли не промычал:
— Уж невмоготу терпеть… залью тебе щас одежку… испачкаю…
И чего же так парня мучить! Не в моих-то порядках… ловко со спины на бочок перекатываюсь, да задираю подол.
— Ну, чего ждешь, родимый… Сама взмокла давно… на все для тебя готовая.
Я хоть и не девка давно, а едва протиснулась его здоровенная елда в мою мокрую щелочку. Видать шибко головастая, ядреная елдища у Ваньки была. Не все-то оценишь на глаз, а хорошая булава завсегда в бою проверяется.
Считай добрый получас меня Ванечка пользовал, ну, с передыхом, конечно, чай, не кобель, не застрял напрочь. В мужском деле тоже свой подход имеется, а лучше подхода два, за раз только себя порадовать можно, а уж бабоньке на второй раз остатки сладки достаются.
А после утех бесстыжих миловались мы на лежанке как два голубка, Ванечка мне всю коротенькую свою жизнь рассказал, все думы-желания поведал. Даже пожалобился на старших, мол, в дозор не пущают, от стычек с иноземцами удерживают.
Утешила, как могла отрока:
— Не минует тебя слава богатырская, ежели в бою будешь так же крепок и стоек, как с любушкой на перине. Я, Ванечка, давно эту присказку знаю. Доброго мужика завсегда видно потому как он ест, как сено косит и как свою бабу ебет. Только вот последнее действо завсегда в тайне проходит, оттого лишь мы, бабоньки, все сокровенное про своих мужиков-то и знаем. А добрая баба никогда сор из избы по улице не растрясет. Так-то… уж коли ощипан петух, да свой – надо беречь… а ежели совсем невмоготу с таким жить – бечь надо.
Только ведь и такой простоволоске, как я, житье, не сладкое, Вань. На чужих хлебах, по чужим огородам… Не мамка, не нянька, а уж хозяйкой в своем доме мне и и вовсе тепереча не бывать. Повезло мне, что Игнат здесь старшой и обижать не позволяет, а могла мне средь вас и худая доля достаться.
Сама слезу пустила, глянь, уж и Ванюшка губы надул, будто сейчас заревет. Ну, чисто дитя малое! Женюсь, говорит, на тебе, Любавушка… Заноза в сердце попала.
— Эх, Ваня, не ладно ты судишь! Не такая тебе невеста нужна.
Пока то да се наехали в терем и наши молодцы. Да с худыми вестями. Хотя кому-то они оказались в нечайную радость. Но о том опосля речь. Как заслышала я во дворе конский топ да громкую речь выбежала наперед и всплеснула руками – у Вадимушки мово голова обвязана и кровь на рукаве. Пострадал в бою, границы отеческие защищая. Едва буйну голову не сложил за дело правое.
Пока вечеряли, Игнат грозный сидел, мрачнее тучи, видно, нелегко ему было со старым другом расставаться, да уж все было загодя оговорено. Высылает Князь подмогу в десяток славных мужей, а Вадима велит наградить за службу, да с почестями проводить в родную слободку. Дескать послужил верой и правдой, не раз кровь свою проливал за стяги княжеские – пора на покой, старость матушкину лелеять.
А Вадимушке, знать, до того худо пришлось в последнем сражении, что и спорил мало, руку раненую баюкал на груди, а вторую положил на мое колено и при всех такие слова сказал:
— Со мной поедешь, голубушка, хватит тебе всю дружину развлекать. Пора и своим гнездом обзавестись. Я хоть не молод и калечен бывал, а в обиду тебя не дам. Будем жить с тобой честно - не обхаю быльем, ну уж коли сама хвостом вильнешь – пеняй на себя, рука у меня тяжелая, а и кнутом могу поучить.
Тут я в ноги Вадимушке повалилась, слезами умылась зараз и все норовила руку его здоровую поцеловать.
— Собакой у ног твоих спать буду, только не гони от себя, родненький. Глаза завяжу, ни на кого более смотреть на желаю – один ты мой свет до последнего моего вздоха.
Слово свое я сдержала, не в чем меня Вадиму было попрекнуть. С матушкой его, правда, мы не сразу сошлись, но я ей поперек слово ни разу не молвила, место свое знала, раненько вставала, колесом по избе крутилась – печи топила, обед варила, стирала и шила и всякая работа в радость была. Праздно сидеть я с малолетства непривычная.
Коровушку завели, уточек прикупили, сама их на пруд за слободкой гоняла, Вадим оклемался малость – амбар починил, к зиме запаслись мукой и пшеном, маслица прикупили, медку, белорыбицы вдоволь. Не пропадем.
А год прошел, родился у нас сыночек – батюшке на подмогу, матушке на утеху. Тут и свекровушка моя оттаяла, подарила мне свой жемчужный убор и старую шубку соболью. Новую-то Вадим обещал позже справить, да я и в старенькой похожу, лишь бы с ним рука об руку. Вот так и на моей улице пряничный дождик прошел, как в старых сказочках сказывают. Знай, не зевай, собирай в подол, а я завсегда была девка шустрая.
Мужа своего теперешнего люблю душою и телом, уважаю безмерно и от него вижу только добро и ласку.