Затем Анна сама вздумала стать певицей и заклянчила:
— Напиши песню, пожалуйста, я знаю, у тебя получится! Что-нибудь такое… вроде «Друга»! Ну, Же-е-е-енька, ну, пожалуйста, ну, для меня, ну, что тебе стоит!
Мне ничего не стоит написать что угодно кроме песни, подумал её муж, но промолчал и, недолго повоевав с совестью, залез в папку отца и отобрал пяток подходящих стихотворений, лирических, с грустным юмором, а если вдуматься, даже пронзительных.
Сначала он переживал: плагиат, воровство. Но потом успокоил себя: отец, передавая папку, ни о чём не просил. Значит, стихи можно приравнять к обычному наследству и распоряжаться ими по собственному разумению.
И оказалось, отец был прирожденным поэтом-песенником — в немалой степени потому, что любая музыка по неведомой причине слегка опошляла и опрощала, сводила на доступный обывателю уровень его стихи. С ними Анна за пару лет стала звездой. Из тех, которых на эстраде целый Млечный путь, но — на слуху и на виду, как положено. Она не упускала случая пиарить мужа, и довольно скоро его собственные стихи напечатало очень солидное издательство. В сборник вошли холодные, прозрачные изыски юности и наивный байронизм времён застоя, и недавние, безупречного изготовления, стразы, ослеплявшие дремучих современников похлеще всякой подлинной алмазной россыпи.
Сборник был положительно отмечен критикой и разошёлся умеренным тиражом.
И это при том, что мода на чтение прошла, а на поэзию и подавно, удивлялся высокой оценке своего творчества Евгений, при всём цинизме не способный приписать успех одним только стараниям Анны.
Его стали приглашать на литературные вечера, на радио и умные беседы на канале «Культура». На улице, случалось, узнавали — правда, чаще по светским фотографиям в журналах с программами телепередач, чем по самим передачам. Затем глянцевый мужской журнал опубликовал его подробное интервью с лестной и одновременно очень похожей фотографией; популярность повысилась ещё на градус. Это было приятно, и, хотя наличие Википедии в его голове никого не удивляло, поскольку никем не распознавалось, по обилию сложных слов в гладкой речи все, тем не менее, понимали: Штеллер — человек реально культурный. А ввиду того, что его манера общения как бы на равных создавала иллюзию активной вовлечённости слушателя, читателя или зрителя в монолог, то слушатели, читатели и зрители охотно любили себя в Штеллере — вот какими мы станем, если нас чуточку апгрейдить, представлялось им.
Евгений без проблем расправил плечи внутри своей публичной персоны и постепенно привыкал числиться мэтром.
Но чем длиннее становился «мэтраж», тем больше его выводило из себя — раздражало — бесило — то, что люди, знакомясь с ним или просто завидев на улице, тотчас же, словно по щелчку пальцев гипнотизёра, выдавали:
— А-а! Любезный друг! Здрасьте!
И лыбились по-идиотски: вообразите, знакомы с вашим творчеством. Как бы вам не обоссаться от счастья.
Прямо божеское наказание! Вот только за что? Ну, что он такое в своей бедной жизни нарушил? Присвоил стихи отца? Но внутренне Евгений давно считал его папку своей, открывал по-хозяйски, и при всём желании не мог считать содеянное грехом: напротив, думал он, я отца прославил! И вообще, неизвестно, что это ещё были за ошибки, которые не стоило повторять: может, отец и сам стихи где-то позаимствовал?
Нет, нет, глупости: отец ничего не заимствовал, и сам он никого не убивал и не предавал. Жену бросил? Смешно — можно подумать, он первый. На ещё какие-нибудь заповеди наплевал? Господи, да если б люди их соблюдали, давно бы вымерли: все эти не кури, не сори, завяжи узлом, шаг вправо, шаг влево — расстрел!
Даже если верить в существование скрижалей, то с ними вопрос тёмный: ведь первое издание Моисей раскокал об скалу, а его текста, зачитанного под гром и молнии с небес, в дыму и огне, разумеется, никто не запомнил. А во второй версии разгневанный господь мог уже сильно погорячиться. И к тому же… Странная мысль, но… Чтобы донести свои требования до обывателей Земли, создателю просто пришлось переложить идеи заповедей в слова — но вдруг слова так же опростили их смысл, как эстрадная музыка опрощает стихи отца?… Господи, что за бред.