Это был как раз тот редкий случай, когда в голове у Эгина плескалась теплая бесформенная каша. Он вернулся в комнату. Запер дверь на щеколду. Водворил меч на подставку. Жутковатая рожа чугунного нетопыря, казалось, расплылась в издевательской улыбке.
"Самое лучшее, что я могу сделать, - заснуть, наплевав на весь этот бред", - сказал себе Эгин и вернулся в постель, где спала и казалась вполне безмятежной госпожа Вербелина.
10
Но только казалась. Когда Эгин нырнул под балдахин и, припечатав успокоительный поцелуй к обнаженному плечу, отвалился на подушки, стараясь унять легкую дрожь, он понял, что ошибся.
- Что там случилось? --- самым тихим из тихих шепотов поинтересовалась Вербелина, а ее влажная ручка стала ласкать живот Эгина в недвусмысленной близости от непозволительного.
Случилось то, чего Эгин не предусмотрел. Он разбудил ее. Неважно когда - когда только выскользнул из постели или когда вышибал ногой дверь.
- Пустяки, кто-то мешал мне спать, - стараясь казаться сонным, отвечал Эгин.
Вербелина проигнорировала намек, содержащийся в выражении "мешал мне спать". Ее ручка продолжала нахально разгуливать по животу Эгина, а губы Вербе-лины осыпали поцелуями грудь Эгина. Ее дыхание было частым и порывистым. Ее ресницы щекотали кожу Эгина, а ее ноги обвили ноги Эгина, словно плющ - стены Староорд осокой крепости.
Эгин неловко отстранился. Все его мысли - как ни прискорбно было в том признаваться даже самому себе - были заняты загадочным соглядатаем, колени которого выгибались в другую сторону, а торс странно напоминал... напоминал... Да собачий, собачий торс, поставленный на задние ноги, он напоминал. И хвост. Такой же обрубленный, как и у остальных питомцев госпожи Вербелины, которая вот сейчас пытается склонить его к одному из Обращений.
- Мы никогда не пробовали с тобой ничего такого, - шептали губы Вербелины, сочась нектаром сладострастия.
- Разве ты не знаешь, чем это чревато, милая? - натужно улыбнулся Эгин, беря в плен блудливую руку своей подруги.
- Сейчас - ничем. Сейчас - ровным счетом ничем, - очень тихо ворковала она.
Эгин, не чуждый, в общем-то, ни любви, ни постельным нежностям в пределах дозволенного, погладил Вербелину по волосам. Нет, заниматься любовью сейчас у него, похоже, не было никакого желания.
И Вербелина, несмотря на все свои, в общем-то, незаурядные старания, должна уяснить это. Какие у нее все-таки жесткие волосы.
Впрочем, отказываться вот так, с ходу, от запретного лакомства, которое предлагает ему его любовница... Нет, Эгин был мужчиной, в первую очередь мужчиной, а уж потом - эрм-саванном Свода Равновесия. Умом он уже согласился на одно, совсем небольшое отступление от Уложений Жезла и Браслета. На одно, и очень небольшое. Но только умом.
И все же ласки Вербелины оставляли его тело равнодушным. С другой стороны, это лишь раззадоривало его подругу.
- Атен, Атен, - шептала Вербелина, соблазнительно извиваясь, и ее губы, почуяв странную, беспричинную вседозволенность, гуляли по всему телу Эгина. - Мне нравится твое имя, милый, - улыбнулась она, вынырнув наконец из-под покрывала.
"И назвал меня Эгин", - некстати, совсем некстати пронеслось в голове у Этана.
-Хм... Я рад... - на более неуместную глупость Эгин не сподобился ни разу в жизни. Даже теряя девственность в веселом доме на окраине Пиннарина в возрасте шестнадцати лет, когда его первая женщина, будучи старше его вдвое, объясняла ему суть какого-то кулинарного рецепта, он не говорил ничего столь же глупого. Тогда ему, по крайней мере, хватало ума не поддакивать.
11
За окнами спальни госпожи Вербелины занимался рассвет. Чернота уступала место серости дня, который обещал быть пасмурным. Эгин бросил на свою подругу испытующий взгляд.
О да, она хороша. О да, она старательна. О да, она предлагает ему Обращение.
Но, увы, он не может воспользоваться ни первым, ни вторым, ни третьим.
- Ты не любишь меня больше? - Вербелина ложится поверх него на мужской манер. Эгин чувствует неловкость.
- Я - люблю. Но дело не в этом, - отвечает Эгин, припечатывая уста своей подруги поцелуем.
- Я люблю ездить верхом, - продолжает бесстыдная Вербелина.
Эгин улыбается. То, что было еще сослагательно возможным ночью, становится все более и более невозможным в промозглой серости утра.
- Это хорошо, это очень хорошо, - говорит Эгин, оставляя намек без внимания, но и не отвергая его.
Может, все еще переменится? Становится все светлее и светлее. Он никогда не занимался с ней любовью днем. Она никогда не танцевала днем. Они вообще редко встречались днем. Все больше вечером. Эгин старательно ищет в себе силы полюбоваться совершенными формами своей подруги. Обнаженная красавица в серой дымке утра. На теле ни жиринки. Ни одного лишнего волоска. Гладкая, ухоженная кожа. Нет ни одной морщинки. Ни на шее, ни на лице. И волосы. Хуммер ее раздери! По-прежнему волосок к волоску. Даже гребни, шпильки и заколки с сапфировыми глазками на тех же местах! Как это им удается сохранять прическу в такой неприкосновенности даже после ночи любви?
Но Эгину лень думать об этом. Он уже почти чувствует, как стараниями Вербелины в его чреслах медленно, но неумолимо расцветает прихотливый тюльпан желания. Еще немного, и он согласится на все что угодно. На все, что предложит ему Вербелина. Еще немного, и ему будет наплевать на подозрения, которые мучали его все два месяца связи с Вербелиной. Еще немного, и он простит ей все - и ее омерзительных огромных псов, и ее привратников, и соглядатаев, таких странных соглядатаев поместья "Сапфир и Изумруд".
Вот его губы уже шепчут: "Я люблю тебя, моя девочка", а взгляд становится грустным и ничуть не снисходительным. Вот уже его руки треплют ее кудри. Такие богатые, цвета воронова крыла кудри, уложенные в соблазнительную прическу дамы из высшего сословия. Она сделала ее ради него. Но она отстраняется. Зачем? Наверное, чтобы раззадорить его еще больше.
- Так, значит, грютская скачка? - не то вопрошая, не то утверждая, шепчет Вербелина, и в ее шепоте больше страсти, чем в песне Птицы Любви.
Эгин кивает. Грютская скачка? Да хоть грабеж со взломом. Да хоть Крайнее Обращение. Теперь он согласен почти на что угодно.