Он даёт мне силу, о которой я даже не подозревала. Власть мучить меня и успокаивать боль одним прикосновением. Вон делает меня слабее, чем я хочу признать, и сильнее, чем я думала.
— Я не хочу, чтобы ты уходила отсюда, но я также не хочу быть эгоистичным ублюдком и навязывать тебе своё дерьмо.
— Ты наименее эгоистичный человек из всех, кого я знаю, — я не могу больше не смотреть на него, поэтому оборачиваюсь. — Скажи это.
Он прижимает меня к себе и зарывается лицом в мои волосы, затем отодвигает их в сторону, так что его губы касаются моей кожи. Неровное дыхание, исходящее из его рта, согревает, а затем охлаждает мою шею, вызывая мурашки по спине. Он нежно целует меня под подбородком, потом прямо возле уха.
— Я люблю тебя, Рейн. Настолько, что это делает меня достаточно уязвимым для тебя, чтобы использовать меня, сокрушить моё сердце и разрушить любую веру в то, что я достоин чьей-то любви, — его пальцы скользят вверх по моим бокам, пока не достигают плеч, а затем он мягко толкает меня, так что я прижимаюсь спиной к двери. — Но ты стоишь того, чтобы рискнуть. Ты стоишь для меня всего, чёрт возьми.
Глава 16
Вон
Я сижу на краю кровати, сложив руки домиком и положив подбородок на кончики пальцев. Я не могу поверить в то, что только что произошло с Рейн. Я не могу поверить, что превратился перед ней в плаксивого, неуверенного в себе маленького мальчика. Слова просто вылетели из меня, и я почувствовал, что должен сказать их, прежде чем она выйдет за дверь. Она может сказать, что любит меня, но я всё ещё слишком скептичен, чтобы думать, что всё пойдёт так, как я хочу.
Я не знаю, что мне нужно, чтобы чувствовать эту безопасность, но слов определённо недостаточно. Не ожидая, что она скажет, что любит меня наверняка, я был шокирован, и я всё ещё перевариваю это. Чёрт, ещё несколько часов назад я думал, что полностью потерял её, только чтобы обнаружить, что она действительно моя.
Я не могу продолжать сидеть здесь, иначе я стану ещё большей киской, чем чувствую себя сейчас. Единственное, что всегда давало мне покой, – это работа, поэтому я хватаю ключи и направляюсь к своему грузовику. Я паркуюсь на пожарной дорожке перед тату-салоном, а когда захожу внутрь, выключаю сигнализацию, но оставляю свет выключенным. Добравшись до своей комнаты, я включаю свет и начинаю готовить приборы.
Я вытираю руку и вытаскиваю переводную бумагу, которая была скрыта от глаз ради моего собственного здравомыслия. Соседка, которая была у меня в детстве, нарисовала четыре символа специально для меня. Она была доброй старой леди, которая иногда оставляла еду за моим окном. Однажды она оставила листок бумаги вместе с пакетом печенья, и я очень дорожил им. Я держал скомканную бумагу в руке, когда спал, и проводил линии, когда запирался в своей комнате на несколько дней. Я понятия не имел, что они означают, но мне показалось, что это она говорит мне быть сильным. Напоминание о том, что кто-то в мире знал, что я жив.
Мой отчим поймал меня однажды ночью и сжег бумагу прямо у меня на глазах. Он вынул изо рта сигарету и дотронулся до уголка раскаленным кончиком. Я старался не плакать, но не мог сдержать слёз. Он велел мне заткнуться и перестать быть нытиком, а потом дал мне повод поплакать. Это был не первый раз, когда он ударил меня, но это был первый раз, когда я понял, как сильно я его презираю. Мне пришлось перерисовывать символы по памяти. Я проводил ночи, пытаясь воспроизвести их и получить идеальные углы, но ничто из того, что я делал, никогда не соответствовало оригиналу. Для меня это тоже было впервые: я понял, что рисование успокаивает меня и уводит от всего плохого в моей жизни. И у меня это хорошо получалось.
Я нажимаю на педаль, и жужжание моей машинки мгновенно успокаивает меня. Татуировать себя немного сложнее, но поскольку я правша и делаю это левой рукой, это совсем неплохо. Желание сделать это давило на меня уже довольно давно. Наверное, это мой способ вернуть себе контроль. Я возвращаю себе то, что он забрал.
Больше раз, чем я могу сосчитать, мне приходилось пытаться скрыть шрамы для людей. Обычно я в конечном итоге включаю его в дизайн, потому что кожа слишком чувствительна, чтобы удерживать чернила и иметь какой-либо длительный эффект. Но люди хотят скрыть это; они хотят, чтобы уродливое напоминание превратилось во что-то прекрасное. Я делал это для других, а теперь, наконец, делаю это для себя.
В то время как некоторые оставленные шрамы являются физическими, худшие из них не видны. Они болят так же сильно, если не больше. Я бы предпочел побои словесным оскорблениям.
Но прямо сейчас я хочу почувствовать боль, чтобы напомнить себе, что я на самом деле взрослый мужчина, который может двигаться дальше. Крепкий орешек, который больше не сдаётся из-за женщины. Это было то, что я делал, когда был моложе, и в конце концов я закалил себя, чтобы не волноваться. Но с Рейн, чёрт возьми… она всё меняет. Она напоминает мне о том, с чем я так упорно боролся, чтобы забыть, и о том, как одна женщина может так много изменить.
Интересно, что она делает сейчас? Спит ли она в постели, думая обо мне или о нём? Эта мысль заставляет меня слишком сильно надавить на кожу.
— Бл*дь, — я делаю перерыв на секунду и стираю излишки, прежде чем продолжить.
Когда я заканчиваю через час, я чувствую эйфорию, кайф, который получаю только от чернил. Я перевязываю себя, закрываю салон и возвращаюсь домой. Прежде чем лечь в постель, я пишу Рейн.
Я: Спокойной ночи.
Я иду умыться и почистить зубы, развязать руку и аккуратно вытереть её. Когда я возвращаюсь, она уже прислала мне ответ.
Рейн: Спокойной Ночи. <3 Кстати, цветы пахнут потрясающе. Они у меня в спальне.
Хорошо. Надеюсь, она заснёт с мыслью о мужчине, который подарил их ей.
Я: Спи крепко, детка.
Рейн: целую
Я мог бы ответить ещё раз, но я уже вручил ей свои яйца сегодня вечером; нет необходимости добавлять серебряное блюдо к ним. Я забираюсь под одеяло и наконец-то кладу голову. Я ворочаюсь с боку на бок всю ночь, мечтая о Рейн в прекрасном цветущем поле. Она стоит там, такая умиротворенная и прекрасная, когда внезапно хватается за грудь. Кровь стекает вниз, превращая белые маргаритки в кроваво-красные розы.
***
Я просыпаюсь в четыре утра от этого кошмара и знаю, что больше не смогу заснуть, поэтому я встаю и иду на пробежку. Когда я возвращаюсь, истощив своё тело, надеясь, что оно отключит мой разум, делая сотни отжиманий.
Хотя обычно мне ещё рано идти в салон, я всё равно иду туда. Мне больше нечего делать, и если я буду сидеть здесь, то сойду с ума. Я закончил уборку и решил повесить ещё несколько фотографий и журнальных статей, которые у меня всё ещё были упакованы.
Может быть, я и не очень горжусь этим, но мой талант — это то, чего у меня никто никогда не отнимет. Это единственная постоянная вещь в моей жизни.