Света услышала звук открывшейся двери и крикнула:
— Вадик, это ты?
— Да, мам!
— У меня сейчас все будет готово. Умывайся пока.
Она суетливо накрыла на стол. Быстро нарезала салат из последних оставшихся двух помидоров.
Сын вошел и поцеловал ее.
— Привет, ма.
— Здравствуй, сынок. Садись.
Вадим послушно уселся на табурет.
Что-то насторожило ее в поведении сына, но она не подала вида, что заметила это. Поставила перед ним блюдо с картошкой, котлеты, хлеб, салат, блинчики, кефир.
— Ты уже ела?
— Ешь, ешь, я потом. Ты же знаешь, что вечером я только кефир пью. И так уже ни в одно платье не влезаю. Еще немного, и разнесет, как Ольгу с третьего этажа. Она после беременности вон какая пышка стала. Поперек себя шире.
Сын только усмехнулся и покачал головой.
— А сегодня тетя Тамара на юг собралась. Звонила только что. Просила за Олегом присмотреть. Кстати, чего это ты задержался? Опять с Олегом куда-то ходили?
В другое время она бы не задала этого вопроса, так как знала, что Олег частенько сманивал ее сына в ночные клубы или в «кабаки», как они выражались. Правда, говорилось: «Мы пойдем в кино», но она знала, что после кино коньяком обычно не пахнет. Также она не задавалась вопросом, откуда у сына деньги, полагая, что раз Олег приглашает, значит, платит он. Поначалу она осторожно возражала, говорила, что это нехорошо, но Вадик настойчиво и даже, как могло показаться со стороны, резко попросил ее не беспокоиться на этот счет. Резкость сына она не пожелала заметить, но больше не допытывалась ни о чем.
Но сейчас Вадик выглядел очень странно. Она отметила это интуитивно, помимо своей воли. Обеспокоило ли ее то, что ел он вяло, или то, что ни разу не поймала его взгляд — в этом Света не отдавала себе отчета. Хотя, конечно… Сын не мог не видеть, как Олег бросает деньги родителей направо и налево, посещает шикарные клубы и рестораны, одевается в лучших магазинах, не появляется на улице без сотового телефона. Она понимала, что это не могло не унижать.
А ей, чтобы купить Вадику хорошие зимние сапоги, пришлось два месяца откладывать большую часть получки.
Они никогда не поднимали вопрос денег. Вадик просил деньги, но не так часто. Да и она за эти дурные годы научилась виртуозно экономить (правда, вся экономия сводилась к полному игнорированию своих собственных нужд). Но эта тайная невысказанность, эта нищета, дамокловым мечом висевшая над их кошельком, иногда приводила в отчаяние даже ее.
Вадик ничего не ответил.
Ею овладело странное возбуждение, какое бывает у людей, старающихся через силу разрядить обстановку, внести в нее свой наигранный задор, призванный замаскировать нечто тяжелое и непонятное, нечто грозное и неотвратимое.
— Знаешь, месяц назад я купила тебе чудную водолазку. Говорят, этим летом это будет очень модно. Хотела подарить тебе на день рождения, но чувствую, что не утерплю.
Она метнулась в комнату и тут же вернулась со свертком.
— Совершенно случайно наткнулась, и очень дешево.
— Мам, не надо было. У тебя и так нет денег…
— Это ничего! Ничего, сынок! Господи, это же просто бумажки, которые обесцениваются каждый месяц.
— Мама, ты…
Он не договорил, отодвинул тарелку и скрылся в своей комнате.
Она пошла вслед за ним и увидела, что он лежит на диване, уткнувшись лицом в подушку.
— Вадик, я у тебя такая глупая. Глупая и старая. Я…
— Не смей так говорить! — воскликнул он, и она с удивлением увидела на его глазах слезы. — Не смей…
— Хорошо, я не буду, сынок, — голос ее дрожал. — Но… я бы хотела что-то сделать для тебя. Хотя я не знаю, что… случилось, но… но я хочу сказать, что бы ни произошло, Вадик… что угодно, я пойму… Помнишь?
Помимо воли она расплакалась, поглаживая его по волосам, не в силах объяснить ту тоску и тревогу, которая поселилась в сердце, обожгла его, вонзилась занозой. Света вдруг с ясностью осознала, что с сыном в последние несколько дней что-то происходит, просто она не давала себе труда задуматься об этом.