– Может, вам все-таки что-нибудь принести? Сок?
– Нет, спасибо. – Даня, позабыв об изяществе, грузно плюхнулась в кресло. Только ощутив под собой мягкое сиденье, она поняла, насколько сильно утомилась. Даже ноги слегка побаливали. А ведь даже не танцевала по-настоящему. Основную нагрузку взял на себя Яков.
«Ух, прекращай уже об этом думать!»
В соседнее кресло опустился Глеб. Даня ожидала, что он сразу же начнет задавать вопросы, однако мужчина молчал.
«Возможно, ждет отчет? Рапорт? – Девушка сложила руки на коленях и растерянно помяла пальцы. – Покаяние? И что сказать? Я еще сама ни в чем не уверена».
– У него…
Она затаила дыхание. Только бы не завести привычку в дальнейшем так реагировать на голос Левина.
– … был приступ?
Даня смешалась. Отправной точкой беседы была выбрана совершено иная деталь. Внимательность Глеба поражала.
– Да, он почувствовал себя плохо.
– Ясно. – Напряжение исчезло из позы Глеба, он откинулся на спинку кресла.
Молчание.
«Сгонять за соком, что ли? Ха-ха. Трусиха Шацкая. Прекрати надеяться на такие банальные предлоги».
– Его выносливость повысилась. – Глеб сидел неподвижно. Если бы не говорил, могло показаться, что в кресле уместили красивую статую. – Возможно, сейчас сумел бы полностью откатать короткую программу. И без падений.
«Мне молчать? Откликаться? Тихонечко подышать за компанию?» – нервничала Даня. Диалог, который она построила у себя в голове, продолжал разниться с реальностью.
– Значит, тренировки с Горской дают результаты, – заключил он.
Даня задумалась. При их беседе за обедом Левин сказал, что полноценно заниматься фигурным катанием Яков уже не сможет. Но раз сейчас заикнулся о программах для одиночников, то, вероятно, решил, что обстоятельства изменились. И для Левицкого еще есть надежда вернуться в спорт.
– Ему все равно еще рано приступать к полноценным тренировкам. – Посидеть молча так и не получилось. Ей требовалось поделиться своим мнением – хотя бы для того, чтобы Глеб владел объективной информацией. – И думать о возвращении в спорт. Слишком рано. Тело пока не выдерживает.
– Вернуться в спорт? – Наконец-то Глеб посмотрел прямо на нее. – Возвращаться некуда. Яков никогда не занимался фигурным катанием профессионально.
– Но я думала, что травма получена на соревновании. Или тренировке. – Даня окончательно запуталась.
– Его тренировали. Мой брат, Ян Левин, готовил его к большому будущему в фигурном катании. – Глеб снова уставился в никуда. Взгляд стал отрешенным. – Пытался сделать из него того, кем не смог стать сам. В молодости Ян был фигуристом. И хотя изначально у него получалось все, за что бы он ни брался, выдающимся фигуристом он стать так и не сумел. Все же существовала вершина, которая ему так и не покорилась. А Яков был другим. Талант – слишком простоватая категория для определения его способностей. Гений – вот это ближе. И мальчик, к несчастью, очень любил фигурное катание. Однако постепенно тренировки, которые разрабатывал для него Ян, стали сущим мучением. Для брата всегда всего было мало. Мало упражнений, мало выносливости, мало стараний. Уверен, он дико боялся, что Яков не добьется успеха, как не сумел добиться и он, поэтому и выматывал сына. Ни нормального общения, ни игр, ни собственных желаний. С таким подходом со временем можно и возненавидеть то, что когда-то так отчаянно любил. Вот почему мне всегда казалось занятным, что даже после пережитого Яков не утратил любви к фигурному катанию – Он цыкнул. – Что бы я ни делал, мальчишка все равно ускользал и бежал на каток.
– Но как Яков травмировался? – Даня подалась вперед, чувствуя, что вот-вот услышит нечто важное. – Переусердствовал на тренировках?
– Нет. – Глеб поднял руку и посмотрел на свою ладонь. А потом сжал в кулак. – Якову было семь, когда он впервые решил пойти наперекор Яну. Возможно, дай брат ему шанс, и мальчишка смог бы рассказать, насколько ненавистно ему такое отношение. К сожалению, мнение сына Яна не интересовало. Яков был всего лишь методом достижения чужой мечты.
«Методом…Как знакомо».
– И что потом?.. – Даня промочила слюной пересохшее горло. Нетерпение отгоняло прочь последнюю деликатность.
– За отказ продолжать играть роль «метода» мой брат столкнул сына с обрыва.
Все это было сказано настолько обыденным голосом, что Даня сначала даже не вникла в смысл.
– Что?
– Мой брат толкнул Якова, и тот упал с обрыва. – Глеб повернулся к девушке и внимательно посмотрел ей в глаза. – Понимаете?..
Что именно ей требовалось понять, Левин так и не пояснил. Он прерывисто вздохнул, на мгновение потеряв маску безразличной холодности.
– Понимаю, – сухо отозвалась Даня.
– Мне, взрослому мужчине, до сих пор страшно от одной мысли, что родитель мог поднять руку на собственное дитя. – Глеб потер лоб. – Душа в пятки уходит. Просто… не понимаю. А вы на удивление спокойны.
– Бессмысленно бояться факта, который был собственноручно установлен. Люди, причиняющие боль без единого сожаления, существуют. Родители, наносящие вред своим детям, существуют. Мир поломанных детей существует. – Говоря это, Даня усердно оглаживала ткань своего платья, словно намереваясь протереть его до дыр.
Ее собственная мать не остановилась на одном взмахе ножа. И никогда не сожалела о содеянном.
Родители, ломающие детей, существуют. Кто-то ломает сильнее, кто-то слабее.
– Это как-то связано со шрамом на вашем бедре?
Даня резко вскинула голову.
«Как он узнал? Яков не рассказал бы. Не стал бы…»
– В нашу первую встречу вы поднялись с кучи листьев после падения, и край вашего платья задрался. На том месте порвались колготки. И я заметил.
Смех сдержать было невыносимо трудно. Надо же, а она-то думала, что шрам тогда увидел только Яков. Но, оказывается, заблуждалась.
«Конечно. Если бы Яков растрепал Левину все то, что я ему рассказала в порыве эмоций, то Левину было бы известно и об остальных шрамах».
Почему-то стало легче. Неужели от осознания того, что Яков Левицкий умеет хранить тайны?
– Вам так важно это узнать? – Даня поправила подол, словно боясь, что еще чуть-чуть и ненавистные шрамы покажутся из-под одежды. Проклюнутся наружу, как черви сквозь влажную землю.
– Хочу понять, насколько правильно истолковываю собственное восприятие в отношении вас.
– Хех, не знаю, что вы имеете в виду. Но откровенность за откровенность. – Даня положила локоть на подлокотник и наклонилась вперед. – Мне было тринадцать, когда меня порезала мать.
Волна прошла по телу Глеба.
Дрожь. Страх. Осознание.
«Вот оно, наше с ним отличие. Он еще способен бояться. Я – нет. Я – «метод», и страх прошел через мое тело и растворился. Наверное, Яков тоже больше не боится…»
– Мне жаль, – прошептал Глеб.
У чересчур хороших людей имеется отвратительная привычка: извиняться за проступки других людей.
– Веселенький у нас сегодня вечер. – Даня пошаркала подошвой по натертому полу.
– Вы сильные.
Она вопросительно уставилась на Левина.
– Сильные, – повторил он и, протянув руку, накрыл ладонью ее пальцы. – Оба. И теперь я точно знаю, что рядом с Яковом должны быть именно вы.
«Это что, благословение?» – Даня впала в замешательство.
– Когда я наблюдал за тем, как вы на катке бежали к Якову прямо по льду, как падали и с каким отчаянным упорством поднимались, чтобы вновь броситься вперед, я вспомнил себя. Ян столкнул Якова у меня на глазах, а я не успел его остановить.
– И вы спустились за ним?
– Да.
– И после этого забрали к себе?
– Да. После трех месяцев, проведенных в больнице.
Глеб говорил свободно. Похоже, сдержанная реакция Дани принесла ему облегчение. Она не задавала вопросов, требующих развернутые ответы, не вдавалась в детали и не ужасалась. В этом молчаливом понимании было странноватое успокоение.