«Так заведено».
«Кем?»
«Законом государства, а Бог велит слушаться правителей, которые над нами, ведь они Им поставлены.
«Как это — Им, если голосуем за них мы сами? Ты-то знаешь, что далеко не все советуются с Богом, идя на избирательный участок. И где это Бог сказал: сначала сходите в ЗАГС, а потом любите своего ближнего? Или: возлюбите и бегите в ЗАГС узаконивать свою любовь?»
«Под ближним Иисус не имел в виду любовника, так можно слишком далеко зайти, Он говорил о любви вообще».
«Это дело моей совести — далеко зайти или отдать себя одному-единственному мужчине. Я сама перед Богом отвечу, не ты и не кто-то. И если Иисус говорит о любви вообще, значит, о любви между мужчиной и женщиной тоже».
«Ты неверно понимаешь слова о любви».
«Я понимаю их как руководство к действию: «Возлюбите, любите». Любовь — это образ жизни. Любовь должна быть причиной любых поступков. Так вот мною движет любовь».
«А им?»
«Моего любимого зовут Кириллом, мама. Я не знаю пока, что движет им, — мы слишком недолго вместе. И вообще, это личное дело Кирилла. «Любовь не ищет своего» — ты знаешь. Я его просто люблю».
«Но ты не готовишь, не стираешь... Ты нужна ему только для плотских утех».
«Ты понимаешь, что ты сказала? Ты сказала, что любовь — это работа по дому!»
«Но жена создана Богом как помощница мужчине».
«Но помощь нужна НЕ ТОЛЬКО ЗА ПЛУГОМ, мама!»
Мы так и не смогли найти общего языка, но я верила, что рано или поздно родители поймут меня.
ТАМАРА
Мне хотелось поговорить с Тамарой. Но я долго не решалась набрать ее номер.
Она позвонила сама. Приходи, сказала она, поболтаем.
Сначала мы обе были напряжены. Но потом, когда Тамара сварила кофе и мы сели друг против друга — как это бывало прежде, — нас отпустило.
— Как ты? — спросила она.
— Прости меня, если сможешь, — сказала я.
— За что, глупая? Ты тут ни при чем.
— Это правда?
— Правда. Конечно правда.
И она рассказала мне то, чего я не знала.
Что все было хорошо вначале, а потом, месяца через два, она почувствовала, что в тягость Кириллу. Это было для нее невыносимо, она устраивала сцены, чем только усугубляла его неприязнь. Потом, опомнившись, сменила тактику: стала тихой, покорной, почти рабыней. Это тоже не было ему по нраву. Она придумывала разные поводы, чтобы увести его из дому, оторвать от работы. Если они где-нибудь выпивали, она снова была ему нужна. И ее уже не волновало, что нужна она ему только как женщина в постели, а не как друг, спутник на всю жизнь — она хотела привязать его хотя бы к своему телу. Но не получилось — подвернулось более молодое тело.
— Ты уж прости, что я так говорю. Я достаточно узнала его. Боюсь, он и с тобой обойдется так же. — Она усмехнулась. — Хотя у тебя времени побольше, чем у меня.
— Ты уверена, что он такой примитивный, как тебе показалось?
— А у тебя есть аргументы против?
— Я не думала об этом. Я просто чувствую, что он...
— Девочка моя, не доверяй женским чувствам. Тем более когда они под таким мощным прессом, как этот мужчина.
Я не стала ничего отвечать. Мне хотелось одного: удостовериться, что Тамара не держит на меня зла, а еще лучше — что она вовсе освободилась от своей страсти к Кириллу.
Вот он, эгоизм, поймала я себя на мысли, и мне стало стыдно, что мотивом моих переживаний было шкурное чувство, а не сострадание к ближнему...
Мы замолчали и потягивали кофе.
— Ты бросила курить? — заметила я.
— Бросила. Я все бросила. Я хочу уйти в монастырь.
— Не говори глупостей.
— Я серьезно. Но я пойду не в монастырь, а в хоспис. Я уже договорилась. Буду про искусство рассказывать, про Бога, про любовь... Про Божью любовь, конечно.
— Ты — про Бога? — Я не могла сдержать удивления.
— Да, я. Да, про Бога! А ты думала, я конченая безбожница?.. Хотя я и сама так думала. — Она помолчала. — Когда это случилось... у вас с Кириллом, я решила, что убью его... за себя отомщу и тебя спасу. Да-да, не смотри на меня так. Потом подумала, лучше сама сдохну — и возни меньше, и ответственности. Собрала таблеточки... разные-всякие... там были и те, что надо, но маловато... Написала письмецо... и встала почему-то на колени перед этими таблеточками. И почему-то вдруг сказала: Господи, прости. — Тамарин голос задрожал. Она снова помолчала. — И как пошли из меня все мои грехи... связи с мужчинами, аборты... даже то, что я и грехом-то никогда не считала. Вот так. И поднялась я с колен новым человеком. Словно излеченный дальтоник: мир вдруг цветным показался, каким-то невообразимо чистым, контрастным... Не знаю даже, как объяснить. Сестрица говорит, это рождением свыше называется.
Я ушла с легкой душой, благодаря Бога за все, что случилось с Тамарой, и прося прощения за свое малодушие.
На пороге Тамара сказала:
— Если у вас сложится, вы сможете быть счастливы. По-настоящему счастливы. Я желаю вам этого. От всей души.
* * *
— Где была? — спросил Кирилл, целуя меня в прихожей.
И я рассказала ему все.
КИРИЛЛ
Ночью он вдруг сказал:
— Я плохой. Я очень плохой. Но я буду стараться стать лучше. Только ты не бросай меня.
— Ты хороший, ты замечательный. И я не брошу тебя. Не говори глупости. — Я крепко прижала его к себе и погладила по волосам. — Я не смогу тебя никому доверить, кто же еще сможет любить тебя так, как я? — Я целовала его лицо. — Ты мой маленький...
Он передернулся.
— Ты что? — испугалась я.
— Никогда не называй меня так. — У него изменился голос.
— Почему?
— По кочану. Не называй, и все. — Он не слишком вежливо вырвался из моих объятий и отвернулся.
— Хорошо. Прости, пожалуйста.
Я подумала, что, возможно, это связано с какой-то его прежней любовью и ранит его. Но тут же вспомнила эпизод, которому не придала большого значения.
Несколько дней назад, вечером, когда Кирилл работал за своим столом, я подошла, обняла его сзади за шею и стала целовать в лысеющую макушку. Я почувствовала, как он сжался и тут же постарался высвободиться.
Тогда я решила, что за рабочим столом он не любит нежностей. Но теперь мне в голову пришла другая мысль.
Случай убедиться в правоте моих подозрений не заставил себя долго ждать.
Как-то в субботу мы пришли из театра и решили перекусить, не устраивая плотного ужина. На десерт Кирилл налил бренди, и мы сидели, потягивая его и обсуждая спектакль. В пьесе упоминался новогодний карнавал, и я спросила:
— Как ты обычно встречаешь Новый год?
— Я ненавижу этот праздник. — Он передернулся. В его голосе зазвучал металл.
— Этого... не может быть! — сказала я удивленно.
— Может, — отрезал Кирилл, и атмосфера напряглась.
Я чувствовала себя виноватой в том, что невольно испортила вечер. Я взяла его ладонь и прижала к щеке. Поначалу напряженная, его рука начала расслабляться. Нет чтобы мне остановиться на этом... Но я сказала:
— Обещаю, я устрою моему мальчику такой праздник, что... — Я не успела договорить.
Кирилл вырвал руку, вскочил и запустил бокалом в стену. Он сделал это с такой силой, что хрусталь разлетелся в пыль.
— Я просил тебя! — Он побледнел, а мне показалось, что он сейчас с размаху ударит меня, и я невольно съежилась.
Кирилл опомнился, бросил мне «прости» — и вышел из комнаты.
«Я просил тебя!» О чем он просил меня? Я не могла сообразить от неожиданности, что произошло, и сидела в оцепенении.