Диадема, нунчаки, простая дорожная одежда, пушистая накидка на меху. Ветка намылила голову мыльцем Дис и наполнила себе крохотную купель горячей водой, поданной от кузниц в покои. Тут не разляжешься, можно было только сидеть, поджав ноги, да и наливать надо было вручную — зато в дне был самый настоящий слив с затычкой. В Дейле такого, небось, не будет, как и купален. Как и уютных кухонь, где тебе всегда рады.
Ополоснулась, вышла. Посмотрела на тающее серебро вечерних сумерек, льющееся из окошка — выезжать уговорились рано, стало быть, пора спать.
Но проснулась Ветка раньше намеченного. В узком окошке были видны звезды и край луны.
Села.
В дверном проеме стоял Торин, и фигуру его очерчивал слабенький огонек оставленного на ночь светильника.
Девушка спала в сорочке, но рефлекторно потянула одеяло повыше.
— Дозволишь войти? — спросил узбад.
— Да… — и не успела она договорить, как дверь захлопнулась, а гном оказался рядом. Сграбастал ее вместе с одеялом и начал целовать.
Борода кололась, губы были твердыми и настойчивыми, а пах король огнем и металлом. Травами и мехом. Плотью горы, и слегка — вином.
И Ветка отвечала.
Отчего-то она чувствовала себя в безопасности — более, чем когда-либо, в кольце этих могучих рук, в плотном коконе одеяла… вытащила изнутри руки — тонкие, невесомые сейчас, и обняла Торина за шею. А он не торопился — и каждым поцелуем рассказывал ей что-то. О ней. О себе. О том, что зовется жизнью и горячим сердцем.
Так продолжалось долго — но король не делал ни малейшей попытки сбросить с Ветки лишние тряпки… а она даже не думала ни о чем — просто прижималась, и целовалась, как никогда в жизни.
Самозабвенно, отпустив голову и бесконечные рассудочные диалоги, открывшись подгорному огню.
В окошке засветало. Звезда скрылась, а краешек Луны потускнел.
Торин наконец отпустил Ветку.
— Вот так, Ольва… чтобы было тебе, что вспоминать. Чтобы было, чему сниться.
— Торин…
— Ольва! — загрохотал голос гнома, — или оставайся и никогда больше не намеревайся уходить, или уходи — и не оглядывайся!
— Как же мне не оглядываться… ведь у меня тут теперь дом, — выговорила Ветка, и голос ее дрожал.
Торин замер.
Девушка смотрела в его глаза… и чувствовала, как голову клонит вперед, а на кончике языка танцуют слова — я остаюсь. Не отпускай меня, я остаюсь.
Но…
«Я не смогу… не смогу потерять тебя… Средиземье! Я не смогу жить здесь теперь, я не смогу потерять Средиземье!» «Не сможешь потерять?» «Средиземье…»
«Не отходи от меня, Ольва». «Никогда».
«Не такая, как ты, стала бы орудием моего порабощения».
«Я побежден, Ольва». «Мы никогда не сдадимся. Слышишь? Никогда!»
И черные розы болтов в спине Мэглина.
Ветка замотала головой, отгоняя любые мысли, и со слезой в голосе выговорила:
— Я ухожу.
Дверь хлопнула.
***
Дис и Торин стояли на балконе. Торин провел по губам пальцем, затем опомнился, сжал руками край парапета.
— Ты думаешь, ты любишь? — горько сказала Дис. — Вот и нет. Бремя короля — тяжкое бремя. Трон призывает ежечасно, а что ты привык делать? Сражаться, строить, все время искать новый горизонт. Ты не правитель пока, Торин Дубощит. Не такой, каким должен быть. И знаешь — она влипнет в неприятности, и сам поедешь ее выручать. Вот это в ней тебя и манит — свобода. Прянуть на коня и ускакать от Эребора, куда глаза глядят, чтобы ветер расчесывал твои волосы. Я думала, мой брат мудр. А ты вон пока какой юнец. И Ольва эта тебе как нельзя более кстати пришлась. Чтобы смущать и отвлекать от дела. Чтобы поцелуи и никакого здравого смысла.
Торин молчал долго. Потом сказал:
— Не мне.
— Что?..
— Она пришлась кстати вовсе не мне… — тяжелые слова уронились на камень… Дис плотно сомкнула губы, и сцепила руки.
Король возвращался с балкона внутрь горы.
По белой равнине от Эребора удалялись два всадника — Ветка на Зиме, и с ней здоровый чернобородый гном верхом на вороном жеребце, выделенный для сопровождения. К седлам приторочены небольшие дорожные сумы. Все честь по чести.
Все вроде правильно.
========== Глава 7. Рохиррим ==========
Ветка рысила надутая, задумчивая.
В охрану ей Торин выделил самого рослого гнома из своих стражников — того, который запросто ездил на обычной лошади, да еще и умел и любил с ней обращаться. Ветке этот громадный тип в пробитой бляхами коже казался мрачным.
Хотелось сорваться вскачь, но силы лошадей требовалось беречь — Ветка уже знала, как тут идут до Дейла. Часа три-четыре шагом и рысью, и лишь изредка галопом, с час отдохнуть — и дальше.
По пустошам гулял ошеломительно ледяной ветер. Небо то раскрывалось синевой, то затягивалось темными друзами снеговых облаков. Вереница Железных холмов на горизонте выглядела зубчатой спиной чудовища, прячущегося в тумане.
— Надо держаться дороги, — сказал Ранк, — как бы непогода не накрыла.
Ветка кивнула. После ясной звездной ночи и безветренного рассвета подкрадывалась снежная буря.
Одинокая гора, могучая и прекрасная, возвышалась позади путников. Гора казалась Ветке надежнейшим убежищем в мире; но простор и свежий воздух мгновенно брали свое, как только она пускалась в путь. Расстилающиеся пути-дороги звали властно и мощно, словно имели в отношении нее, Ветки, особые планы. Идея дальних странствий всегда манила девушку в прошлом — и всегда упиралась в непреодолимые препятствия.
Но уж странствия более дальнего, чем совершенное ею волей красноглазого лощеного красавчика, считающегося здесь основным воплотителем воли злых сил, представить было невозможно. Так что, как всегда — бойтесь своих желаний. Они подчас ведут в чужие миры…
Дорога, припорошенная снегом и промороженная до хрустальной твердости, пела под круглыми черными копытами Зимы.
Спустя четыре часа они остановились на привал. Задувало все серьезнее, и синее небо, синее, как чьи-то глаза, больше не проглядывало между серых туч. Ранк прижал обеих лошадок к большому валуну — он выбрал место для остановки так, чтобы имелось хоть какое-то убежище.
— Может, и пережидать придется. Смотри, круговерть. Нет, под горой надежнее…
И впрямь — колкая крупка завихрила. Еще немного — и не видно будет ни горы, ни города.
— Ранк, давай галопом пройдем.
— Торин упреждал — ты не так уж окрепла покамест. Говорил не гнать, — проворчал гном низким басом. — Ты вот и так вся задохнулась.
— Ничего… галопом-то на моей лошади проще.
— Ну вскачь тогда. Вон там — видишь, деревья и снова останец? Вот до каменюки, дальше снова озираемся.
Перебежками сделали еще часть пути. Дейл близился, и тут непогода налетела по-настоящему.
Ранк и Ветка застряли между тремя или четырьмя обмылками камней, оставшихся тут от предыдущей геологической эпохи. Два знатных останца образовали нечто вроде ниши, куда можно было забиться вместе с лошадьми, и еще несколько полукругом гасили ветер. Плотная пурга с ледяными вихрями затянула так, что увидеть направление было уже невозможно.
— Чудно, — сказал Ранк, — утро непогоды не предвещало. И сыпать начало, как только мы на пустошь выехали. Словно нарочно кто тучи подогнал.
— Что, смена погоды необычная?
— Не совсем обычная, да. Такое с вечера начинается, как правило. Но что уж. Тут, в нише, можно костер запалить. За дровами не походишь, но вот куст — посеку.
Кони грели друг друга, вжавшись в камень и уткнув носы в репицы. Маленький костерок, с трудом уберегаемый от жестоких порывов, дрожал и рвался. Ранк укутался в плащ и был невозмутим. Ветка пыталась ни о чем не думать.
Достали по хлебу, щедро промазанному маслом и проложенному сыром. Только Ветка вознамерилась укусить как следует, как к вою ветра прибавился и иной вой.
Ранк споро завернул свою еду, обнажил меч.
— Варги. Ольва, варги. Тут нам буран-то на руку, может, и не учуют. Костер туши.