Желающие поспать расходились, и кухня пустела. Но Ветке уже казалось, что праздника веселее и радостнее и быть не может. Ведь когда по протоколу и нарочно, то совсем не так вкусно!
Мэглин в уголке натирал куском замши золотые кувшины, в которые должно будет наливать доброе вино. Бильбо ворчал и поливал бесконечные подносы с пирожками медом, смешанным с самогоном. Дис рассчитывала свиные и бараньи туши, которые надо было разместить в каминах, чтобы сочного жаркого хватило на всех. Ветка выставляла на подносы металлические стаканы попроще, а подносы ставила один на другой. Оставались тут пока что и еще гномы, помогающие и просто жующие. Эльфы и эорлинги ушли.
У арки, ограничивающей кухни, появился Торин.
Узбад был сосредоточен. Пропустив основное веселье, он не особенно обрадовался хлопотам и компании и сейчас. Посмотрел на Мэглина; позвал коротко:
— Ольва!
Ветка повернулась: лицо блестит от мази, волосы разворошились, платье по гномьей моде. Поверх мази налипла мука, крошки и зернышки крупно помолотых пряностей.
— Пойдем-ка. Поговорим, да и… спать тебе пора. Уж совсем темень, скоро к утру.
Ветка оставила свою работу — тут же ее взялся продолжать Бомбур, напевая себе под нос. И пошла за узбадом, приметив, что и Мэглин встал и двинулся следом, хоть и на приличном расстоянии.
Торин, не оборачиваясь, дошел до Веткиных покоев. Распахнул дверь, пропуская ее. Мэглин опустился в свое дозорное кресло и перекинул ноги через подлокотник, устало потянулся.
— Дозволишь? — хмуро спросил король наугрим Ветку.
— Заходи, конечно… можно, я умоюсь?
Девушка с наслаждением ополоснула лицо в уединенной комнате и вышла. Собранная. С улыбкой.
— Торин…
— Ольва…
Замолчали.
— Давай сперва ты, — сказал король.
— Я… нет, ты.
— Тоже верно. Ольва… много ты говорила о темном колдовстве, с тобой связанном, — узбад сел в кресло и чуть понурился, — много и другие говорили о нем. О зловещих путах. Я не верил и не верю. Я знаю, что чувствую и чего хочу. Как-то извито у нас идет. Да только… Ольва! Будешь ли ты моей? Ждать ли мне, надеяться ли?
Ветка, после того-то, что у ее двери звенели мечи, была настроена на другой разговор. Выслушать указание покинуть гору навсегда и выписаться из перечня досточтимых гномов, и уже приготовилась согласиться на изгнание… А теперь чуть не подавилась вздохом.
— Торин!
— Не мила мне другая, — буркнул Торин, — никто. Я… как юнец, Ольва. А мне негоже.
Ветка встала и отошла к зеркалу. Посмотрела на себя.
На полированной поверхности снова отражалась незнакомка. Мазь Дис убрала шелушение и обветренность, зато губы зажглись вишнями. Глаза светились золотистыми топазами. Кожа была похожа на перламутр — от купален, наверное; а на голове определенно отросла шапочка золотисто-русых, чуть вьющихся — чего у Ветки никогда не было — волос. Седые пряди были продернуты поверх русых тонкими жилками, словно серебряные.
Спросить совета было не у кого, но внутри девушка вдруг ощутила странное достоинство, силу, которые позволяли не заныть, не засюсюкать, не убежать с ойканьем, не кинуться на эту могучую шею, не зарыться лицом в волосы с запахом огня и металла.
За дверью сидел Мэглин.
Ветка повернулась и твердо сказала:
— Нет, Торин. Я не могу. И врать тебе не могу. Но лучше тебя я никого, пожалуй, не знаю, король-под-горой. Я буду надеяться на твое счастье. Очень. Всем сердцем.
— Время подумать не желаешь взять? — хмуро спросил наугрим.
— Нечего думать, — решительно сказала Ветка, отсекая радостное «да-да-да, подумай, дура набитая». — Это будет ложь.
— Я знаю.
— И все равно зовешь?
— Зову, — шепнул король, встал и пошел к двери.
Не окликнуть, промолчать было, может, ничуть не легче, чем вбить клинок в грудь орка.
Король ушел по коридору.
Ветка подумала — ну почему она не сказала ему, как он волнует? Как она хочет его, с первой встречи? Как доверяет и уважает, и… и вообще… почему она этого не сказала?.. И девушка беспомощно припечаталась лбом в металлическое зеркало. Не сильно, но ощутимо.
Может, Торин и сам все знает?.. Все чувствует?
Может, он вообще все знает и чувствует лучше, чем она сама!
А Мэглин следующие полчаса чутким ухом эльфа ловил сдавленные рыдания и обиженные выкрики Ветки, из которых следовало — девушка уверена, что валар обделили ее мозгами. Но лаиквенди не двинулся с места, лишь сцепил плотнее на груди руки и старался задремать.
Получалось скверно, но и просто отдых — тоже отдых.
***
Наутро Ветка была в порядке.
И да, она надела яркое алое платье — в талию, пышное, с декольте по плечам, отороченным полоской белого меха. Надела в память о мире, покинутом ею навсегда, и подумала, что больше такие платья она шить не станет.
И рубины Торина в черненом золоте. В честь мира обретенного. И в честь новых друзей и горячего сердца.
С волосами тоже получилось легко — в гарнитуре, подобранном Торином, было нечто вроде шапочки редкого плетения с висюльками. Загладив нарастающую пушистость назад, Ветка надела эту шапочку — получилось отменно. Широкий драгоценный браслет закрывал левое запястье, а большую брошь Ветка приколола у талии. На шее оставался эреборский знак, а золотая диадема с желтыми камнями сюда уже не шла.
Все манипуляции с одеванием она произвела за закрытой дверью. И никак не могла признать себя в зеркале, дожидаясь, пока ее позовут. Вертелась, всматривалась.
А когда уже решила отправиться в зал сама, постучали.
Мэглин умылся и гладко расчесался — это все, что было доступно эльфу, так как бальной одежды посольство Лантира с собой не везло. Но и так он выглядел превосходно, невзирая на штопку на рукаве.
Зато лаиквенди остолбенел — Ветка не предполагала производить особое впечатление именно на него, и все равно тут же чуть раскраснелась от удовольствия… потом покачала головой, как будто останавливая саму себя, и протянула руку. С достоинством. Держать себя достойно. С честью. И выехать завтра на рассвете в Сумеречный Лес.
Мэглин принял ее руку — по эльфийским традициям, подставив свою от локтя до кисти под ее предплечье и запястье, украшенное драгоценным браслетом.
Но чинно шествовать не удалось — так как у гномов были свои представления о том, каким должен быть праздник.
Весь Эребор словно сорвался с цепи — везде пели и танцевали, закручивали хороводы, играла музыка; гномы топали и хлопали. Печи растопили так, что жара сделалась нестерпимой; камины полыхали, и в них жарились целые туши. По приказу Дис, распахнули ворота — и морозный свежий воздух потоком проникал в Золотой зал, располагавшийся не слишком далеко от врат, и чуть охлаждал пирующих. Так велела и традиция, чтобы в редкие дни гномьих праздников привечать путников и гостей, которых, правда, не ожидалось.
Праздновали все, кроме стражи на вратах, призванной не упустить варгов, буде те сунутся внутрь горы, да дозорных. Но день был ярок, солнце сияло, подтаявший снег чуть осел под напором его лучей — казалось, тут и не могло быть той непогоды, что застигла эорлингов и эльфов по пути в Эребор.
Когда появился Торин и воссел на трон, собранный из орочьих клинков, подгорный народ тут же расселся за огромными столами и затих. Для иноземцев был поставлен отдельный стол — туда усадили эорлингов, троих эльфов, и оставались еще места — как и ранее, не было видно Глорфиндейла и Лантира.
Ветка было чуть заметалась, не зная, то ли подчеркнуто сесть с иноземцами, то ли искать место на лавке у длинного гномского стола — но Дис строго глянула на нее и указала взглядом место за столом, выставленным перед самым троном. Там сидела вся ватага Торина, и Бильбо, и железнохолмские принцессы, и племянники узбада, и сама Дис. Там же ожидал Ветку стул, укрытый овчиной.