Мне показалось, что по его лицу пробежала какая-то тень.
— В общем-то так и было, — пробормотал он и, помолчав, грубовато добавил: — Давай что ли свои апельсины.
Я поняла, что ему не хочется говорить на эту тему.
— Что там Достман? Когда обещает выписать? — спросила я, выкладывая фрукты.
— Ты меня опередила. Я и сам хотел поговорить об этом. Илья Яковлевич сказал сегодня, что я вполне созрел: анализы в порядке, раны заживают нормально. Так что, скорее всего, в понедельник. Но дома полежать еще придется. Он говорит, минимум месяц.
12
И стали они жить да поживать…
«Они» — в смысле мы со Славой. Когда речь идет об отношениях между мужчиной и женщиной, женская интуиция подводит редко: еще с того, самого первого, визита в больницу я почувствовала, что небезразлична этому человеку. А он — мне. И вопрос о том, жить ли вместе двум неравнодушным друг к другу людям, решился почти без обсуждения. Зловредный внутренний голос, пытавшийся образумить меня и напоминавший о девятилетней, как оказалось, разнице в возрасте, я, как могла, снижала до минимальной громкости, хотя заглушить его совсем мне не удалось.
В день выписки Славы из больницы я, собрав все, что могло понадобиться мне на первое время, перебралась в его небольшую двухкомнатную квартиру в «хрущевке». Я решила, что займу спальню, а он будет спать на диване в гостиной. Пока.
Свой «гольф» я поставила в его пустовавший гараж в гаражном кооперативе, располагавшемся за два квартала от дома.
— А где твоя машина? — поинтересовалась как-то я.
— Отцовская машина, — поправил он. — Продал после его смерти. — Он махнул рукой и добавил: — Точнее, почти подарил — за триста баксов. Кому нужен двадцатилетний «Москвич»? А мне и служебного транспорта хватает.
Перед выпиской я еще раз поговорила с Достманом, на этот раз не по телефону, а лично.
— Что вы хотите знать? — Илья Яковлевич сплел пальцы рук, опустив локти на заваленный бумагами и рентгеновскими снимками стол, — классическая поза бюрократа из старых советских фильмов.
— Ну, насколько все это… серьезно.
— Одна из пуль повредила позвоночник. Мы сделали все, что было в наших силах. Теперь только время покажет, как быстро восстановится двигательная функция, — проговорил Илья Яковлевич. Потом осторожно добавил: — И восстановится ли она в полном объеме.
— Иными словами, сможет ли он ходить?
— Не совсем так. Передвигаться на костылях он сможет в любом случае. А вот ходить как все обычные люди… — Достман помолчал. — Здесь главное не переусердствовать, чтобы не нанести вреда. А то медсестры жалуются, что ваш э… брат просто истязает себя, пытаясь, так сказать, ускорить события. Дома старайтесь избегать этого. Нагрузки на позвоночник должны быть разумными. Пусть встает — но не более, скажем, двух раз в день. От силы, трех.
Он очень пристально посмотрел на меня и, чуть поколебавшись, добавил:
— Пока никакой интимной жизни: можно наделать беды. По крайней мере, мм… около месяца.
Я поблагодарила и торопливо вышла, надеясь, что у меня не порозовели щеки.
Вечером самого первого дня, собираясь ложиться спать, я поймала вопросительный взгляд Славы. Взяв его за руку, я мягко сказала:
— Не сейчас. Тебе надо как следует окрепнуть. У нас все будет — потом.
— Тогда просто посиди… рядом, — попросил он.
Я сбросила тапочки и с ногами залезла на диван. Он осторожно обнял меня, привлек к себе. Мы долго сидели молча. Мне давно не было так хорошо и спокойно — я даже не помнила, с каких пор. Слава протянул руку к столику и включил светильник — сову с горящими глазами, сидящую на стопке книг.
— Какая забавная, — проговорила я.
— Из ГДР. Отец служил срочную в Дрездене, купил, когда уходил на дембель.
По правде говоря, сова интересовала меня куда меньше, чем тот вопрос, что возник у меня еще во время первого визита в больницу.
— Ну, теперь можешь сказать, чем же я тебя… зацепила тогда? — шепнула я.
Слава очень серьезно посмотрел на меня. Некоторое время он собирался с мыслями, потом начал:
— Понимаешь, это все случилось… не так сразу. Когда я остановил тебя там, на дороге, и ты расплакалась у меня на груди, вдруг возникло такое… чувство, что я…
— Что? — спросила я, прижавшись к его шершавой щеке.
— Что я должен помочь тебе. Наверное, сначала сработал чисто мужской инстинкт — защитить, уберечь, пожалеть любую женщину, попавшую в беду. Не знаю, может, ты хочешь услышать, что меня поразили твои прекрасные глаза или… ну, там волосы, фигура… — он улыбнулся. — Где мне было разглядеть глаза и волосы, когда ты летела на своем «гольфе», как космическая ракета?! Нет, Наташа, все случилось потом, — он легонько поцеловал кончики моих пальцев. — Когда в тот вечер я пригнал твою машину и ушел, я решил: все, я выполнил свой мужской долг, сделал, что мог, пусть теперь разбирается в своих проблемах сама. Но пару дней спустя я вдруг поймал себя на том, что часто вспоминаю о тебе. Что хочу увидеть тебя, поговорить… или просто побыть рядом. Несколько раз даже хотел позвонить, но так и не решился.