Не удивилась. Я уже успела понять, что Север очень упрямый. Если ему что-то надо, он прет напролом. Вот и со мной так вышло. Ему надо было выиграть их дурацкий спор…
Дверь с тихим скрипом открывается. Разворачиваюсь вполоборота, и противный ком встает поперек горла. Артем проходит в палату. Мое сердце с каждым его шагом бьется все чаще. Грозовое небо в его глазах бушует от эмоций. Я еще не видела его таким.
Растерянным? Неуверенным?
Да, что-то такое прослеживается в его образе, сильно сбивая мои мысли не в то русло.
— Привет, — делает еще один шаг ко мне, я вжимаюсь бедрами в подоконник.
— Север, не смей, — едва шевелю губами. — Не подходи ко мне больше! Предатель! Я знала, что тебе нельзя верить! — выпаливаю с обидными слезами, которых совсем не планировала.
— Эль, перестань, — устало.
Я вдруг понимаю, что Тёма не спал все последние сутки, но меня несет на эмоциях, и я продолжаю отгораживаться от него. Мне просто очень страшно и все еще больно.
— Как ты мог на меня спорить?! Ненавижу тебя! Пусти! — толкаю его в грудь в желании обойти и спрятаться на кровати от его присутствия.
Сводный делает шаг назад. Замирает.
— Иди ко мне, любимая девочка, — протягивает руку. — Обещаю, я все тебе объясню.
— Нет, — кручу головой, шмыгая носом.
— Этель, — последний шаг, и я прижата к подоконнику его крепким телом, — я чуть с ума не сошел за эти сутки, — его наглые руки обнимают меня за талию.
Тёма прижимается губами к моему лбу, заглядывает в глаза. Чувствую его тепло, его тревогу, вибрирующую на кончиках пальцев. Вижу, как нервно колотится вена на его шее. И не могу больше оттолкнуть! Просто рука не поднимается. Не притворяется ведь… Вот сейчас я вижу, что он не притворяется, как и тогда, в поездке. Не ошиблась? Пожалуйста, глупое сердце, скажи, что я сейчас делаю все правильно.
Обнимаю Артема в ответ. Прижимаюсь так крепко, как могу, и плачу, высказывая в этой истерике все, что чувствовала.
— Прости меня, — хрипит его голос и горячие губы хаотично прикасаются к моему лицу, собирая слезы. — Прости… — его верхняя губа вздрагивает от злости на себя.
Веду по ней пальцем, закрываю глаза и просто утыкаюсь носом в его футболку. Мне здесь безопасно, на его сильной, твердой груди.
— Я все сделал неправильно. Обидел тебя. Прости, — повторяет снова и снова. — Ты моя любимая девочка. Я же не знал этого тогда. Не понимал еще, что влюбляюсь…
Чувствую его улыбку, но мне не хочется поднимать голову. Я дышу им и пытаюсь смириться с тем, что без него у меня никак не получается уже. Мне без него еще больнее, чем с ним.
— Обещай, что расскажешь мне всю правду, — прошу его. — Больше ничего не скрывая, Тём. Слышишь?
— Слышу, обещаю, только не пугай меня так больше.
Поднимаю голову, смотрю ему в глаза. Мои губы тут же попадают в плен, а в животе просыпаются бабочки.
— Вы озверели, что ли?! — рявкает дядя Паша.
Тёма закрывает меня собой, разворачивается к отцу.
— Северов, твою мать! — уже немного спокойнее, но все еще нервно. — Можно при мне не демонстрировать вот это все? И спите вы в разных комнатах! А лучше на разных этажах!
— На разных континентах еще скажи, — ухмыляется сводный.
— Ты сейчас договоришься, я тебе и такое устрою. Помоги Эле собраться. Жду вас в машине, — уходит, громко хлопнув дверью.
За моей спиной дребезжит стекло. Щеки горят, а я не могу перестать улыбаться.
Нервно смеясь, переглядываемся. Тёма вручает мне пакет с вещами. Мотокостюм упаковывает в сумку.
— Выйди, — прошу его, — мне надо переодеться.
— Я отвернусь, — демонстрирует, встав ко мне спиной.
— Север!
— Да не смотрю я, Эль. Обещал же быть честным.
Точно. Доверие начинается с мелочей. Вот сейчас и проверим, как он держит слово. Пристально следя за его затылком, быстро снимаю больничную ночную рубашку, надеваю белье, надеясь, что собирал его не Артем. Сверху футболку, мягкие спортивные штаны и такую же куртку с капюшоном с ушками.
— Готова.
— Умница, — разворачивается, подходит и надевает капюшон мне на голову. Щелкает пальцами по кошачьим ушкам. По глазам вижу, что ему нравится.
Обуваюсь. Держась за руки, выходим из палаты, прощаемся с персоналом и к лифту. Хромаем и ржем друг над другом. Он пострадал из-за меня, а я из-за него. Теперь мы квиты.
На улице дядя Паша нервно курит возле машины. Увидев нас, делает сразу две глубокие затяжки прямо до фильтра. Тихо ругается, обжигая губы.
— Я просил избавить меня от демонстрации ваших отношений, — напоминает он.