– Завтра? Как завтра? Бой же послезавтра? – выдыхаю хрипло.
– Дату держали в секрете. Бой точно завтра. А тебя не предупредили? Ты же можешь пропустить его, так? Зачем тебе смотреть на эту кровавую бойню?
– Не могу. Мои девочки будут танцевать, я не имею права ударить в грязь лицом. Клаус, как хорошо, что ты сказал про дату… Мне надо возвращаться в Мюнхен.
– Тогда я поеду с тобой.
***
Глаза слезятся от цветного и сигаретного дыма, стойких запахов пота, крови, кальяна… Кажется, крепкого спиртного, щедро разливаемого из-под полы болельщиками. Они орут с трибун, свистят, машут флагами. А потом снова склоняются к полу, вынимают спрятанную бутылку и разливают спиртное по пластиковым стаканчикам.
Свет прожекторов сливается в сплошное яркое пятно, бьющее по глазам. Кажется, я вся вибрирую – от топота, гула голосов, возгласов и собственного, поглотившего меня с головой волнения.
Миша лежит на полу ринга… Его лицо напоминает кровавое месиво, грудь тяжело и судорожно вздымается, из глаз брызжут слезы. Я сжимаю челюсти что есть силы. И рот закрываю ладонью, чтобы не заорать в голос. Рядом ведь Клаус… Мужчина, которого я не люблю.
– Люба, девчонки станцевали. Сейчас этого громилу повергнут и… Может, сейчас уйдем? – бормочет он, касаясь моего локтя. – Зачем тебе на это смотреть? Здесь небезопасно. Мне кажется, это нокаут.
Его слова будто опаляют жаром… Нокаут. И я ведь совершенно сломлена. Повержена обстоятельствами, из паутины которых не могу выбраться. Медленно поворачиваюсь и смотрю в глаза Клаусу. Почему я сижу здесь? Стесняюсь чего-то, пока Мишу убивают.
Вытаскиваю из кармана тренерский бейдж и со всех ног бегу к рингу. Меня пытаются удержать, хватают за руки, но я успеваю увернуться. Кричу что есть мочи:
– Ми-иша! Миша, вставай, пожалуйста.
В голосе слезы, а перед глазами мелькают черные мушки… И уши закладывает от свиста, музыки, грохота. А потом все словно исчезает. Становится незначительным, прозрачным… Как кадры замедленной съемки. Миша встречает мой взгляд. Стоит, покачиваясь и роняя кровь. Она стекает по его лицу на подбородок, шею, грудь… И от вида окровавленного, избитого мужчины мне хочется выть. Громко и рвано…
– Зачем? – выдыхает он. Качается и снова падает на пол под довольный свист болельщиков Зверева.
– Подари мне свою победу! Вставай! Вставай же!
Слышу, как щелкают затворы фотоаппаратов. Меня заметили. Вокруг моей дрожащей фигуры разливается свет прожектора. Окружающий гул на миг смолкает, а потом мои мольбы поддерживают наши…
– Фи-илин! Побеждай! Народ, давайте поддержим! Вста-вай! Вста-вай! Россия! Россия!
– Люба, зачем она тебе? – снова поднимается Миша. Отклоняет ленивый удар Зверева – похоже, тот уже не сомневается в победе.
– А если я скажу, что люблю тебя? – кричу я.
Плевать, что все подумают. На все плевать… На гудящую толпу, застывшего за спиной Клауса, журналистов, бросившихся ко мне, как стая голодных псов.
– Что? Люб...
– Я люблю тебя! Пожалуйста… Даже, если ты меня так и не простил, подари мне победу. Потому что я тебя простила… За Олежека, за.. все, Миш.
Глава 28.
Глава 28.
Люба.
Вспышки фотоаппаратов ослепляют. Глаза щиплет от хлынувших слез, плечи зябко дрожат… Мне одиноко в ревущей толпе… И я больше ничего не могу сказать или выкрикнуть – голос садится до шепота. Может, Миша и не услышал меня вовсе? Однако, я продолжаю стоять возле ринга и сверлить его взглядом.
Он поднимается под разочарованный стон болельщиков Зверева. На таком же фальшиво-бодром «пя-ять» арбитра. Наверняка тот хотел быстрее завершить бой, зафиксировать нокаут и свалить в туман – отмечать победу молодого, перспективного бойца.
– Бой! – кричит он, спешно стирая пот со лба.
Мне неважна его победа, но я знаю, как она нужна Мише. Я тоже спортсменка… Набираю в легкие побольше воздуха и кричу:
– Миша! Давай! Россия! Пи-итер!
Получается хрипло и жалко, но мой благородный порыв подхватывают болельщики. Они орут так, что закладывает уши.
Я могу лишь выпустить стон облегчения. И торжествующий стон – в тот момент, когда вижу, как работает на ринге Филинов. Это по-настоящему страшно… Я зажмуриваюсь, слыша звуки ударов, хруст костей, рычание…
А потом медленно, опасаясь увидеть его лежащим навзничь, открываю глаза…
– Десять, девять… – кричит арбитр.
Несломленный, истекающий кровью, едва стоящий на ногах, над рингом возвышается Миша. Зверев ползает по полу, старается подняться, но падает. Его тренер шипит какие-то лозунги, но все бесполезно. Команда Зверева пытается его умывать, приводить в чувства, всячески тормошить…
– Восемь, семь…
– Ура! Победа! – преждевременно кричат болельщики. Свистят и машут флагами.
– Шесть, пять, четыре…
– Филин – чемпион!
– Три, два, один! Чемпионом Европы становится Михаил Фили-иноффф!
Я реву. Вою, закрыв лицо ладонями. И сквозь слезы вижу, как Миша улыбается. Вытаскивает изо рта защиту и благодарит болельщиков. Коротко – потому что каждое слово дается с трудом.
Поднимает над головой чемпионский пояс и тотчас сгибается пополам. Я слышу, как зовут врача. Мишу укладывают на носилки и уносят.
– Пустите! Я… Я тренер, я имею право! Дайте пройти, – распихиваю толпу локтями.
– Погоди, Люб, – останавливает меня Кауфман – приятель Миши. – Не надо сейчас к нему в таком состоянии. Ему здорово досталось. Не думаю, что Мише будет приятно предстать перед тобой… таким.
– Победителем, Яш. Хорошо, – выдыхаю, расслабляя плечи и облегченно выдыхая. Все уже кончилось – это главное. – Где он живет? Я приеду в гостиницу.
– Вот же… настырная. Жди, я организую все.
Кауфман уходит, оставляя меня ждать в подсобке длинного коридора. Наверное, проходит не меньше часа, прежде чем он снова появляется.
– Идем. Поговорите с Мишей, а потом я его увезу отдыхать.
– Спасибо тебе, Яш. Огромное спасибо!
Он толкает дверь комнаты отдыха, впуская меня внутрь. В нос мгновенно ударяют запахи антисептиков, спирта, лекарств. Миша лежит на кушетке. В полумраке белеют бинты, укрывающие его раны.
Я на цыпочках подхожу ближе, опасаясь его разбудить. Смотрю в заплывшие от кровоподтеков глаза и кладу голову на его грудь. Плачу. Глажу его сильные, родные плечи. Вдыхаю запах… Как же я скучала…
– Люб, у меня больше нет здесь сухих футболок, – шепчет он, касаясь огромной ладонью моего затылка. – Любаша… Не плачь, пожалуйста… Я не достоин, я…
– Я так тебя люблю, чемпион, – всхлипываю, не в силах остановиться. – И не смей так говорить, слышишь? Ты самый достойный на свете… Прости меня, я…
– Хватит, любимая.
– Любимая, в смысле, ты меня по фамилии назвал или…
– Люба, мне было так больно, ты не представляешь, – шепчет он вымученно, поглаживая мое лицо шероховатыми пальцами. – С первой минуты, как увидел, мечтал, чтобы ты стала моей… У меня ничего нет, кроме денег и… небольшого положения в спортивных кругах. Я тебе не ровня, ты… У меня был один вариант – купить тебя. Но и тогда я понимал, что долго ты меня теперь не будешь, даже из-за денег…
– Перестань, пожалуйста, Миша, я…
– Пойдешь за меня, Люб? Такого, как есть?
Господи, как больно в груди. От его горьких слов, уверенности в своей неполноценности, всего этого бреда про «ровню». И так он говорит обо всем – спокойно, даже буднично.
– Мишенька…
– Только так, любимая. Потому что, если ты еще раз сбежишь, я сдохну от тоски, – шепчет Миша, касаясь моего лица. Гладит веки, лоб, волосы. – Как я скучал, Любаша. У меня… Люба, у меня никого не было после тебя.