Толстая женщина лет пятидесяти в зеленом пальто и зеленой бесформенной шляпке одновременно с ними свернула к дому и стала подниматься по ступенькам. Снег из-под ее подошв осыпался на шляпу Макэлпина. Он встряхнул ее и взглянул вверх.
— Добрый день, мисс Сандерсон, — окликнула женщина, перегибаясь вниз. — Вы что-то раненько нынче.
У нее было пухлое красное лицо и тоскливые глаза.
— Добрый день, миссис Агню, — отозвалась Пегги.
Нагнувшись над перилами, миссис Агню с любопытством покосилась на Макэлпина; он тоже разглядел при свете фонаря часть ее стареющей физиономии. Она была наполовину шотландка, наполовину француженка. Муж, умерший десять лет назад, оставил ей этот дом, который она весь сдавала. Широкая, дружелюбная, понимающая улыбка расплылась по ее лицу.
— Снег глаза все залепил, — сказала она, смахивая влагу с лица. — Ваш знакомый, а? У — вас много знакомых, мисс Сандерсон, верно? Что ж, это неплохо. Это очень даже неплохо, когда у человека много друзей.
— О, вы тоже не так уж одиноки, миссис Агню, — сказала Пегги и оттащила Джима в сторону от посыпавшегося сверху снега.
Подняв головы, они увидели только носки галош, торчавшие над краем ступеньки.
— Нет, года уже не те, — ответила миссис Агню, — очень все это печально, мисс Сандерсон… Для меня, конечно. Я до того дошла, что сердце так и замирает, если мужчина мне хоть улыбнется. Ну а как же? Вдруг в последний раз? — она хрипловато хмыкнула. — Когда-нибудь вы меня поймете. Не сейчас, когда у вас друзей хоть отбавляй, а когда-нибудь позже… да.
Женщина шаркнула подошвой, еще раз осыпав Макэлпина снегом, и вошла в дом.
Макэлпин вслед за Пегги прошел в тускло освещенную прихожую.
— Здесь я живу, и мне здесь нравится, сэр, — произнесла она с легким поклоном. — Войдите.
Это была маленькая, скромная комнатка, окно которой выходило на густо залепленный снегом забор. Она была по-монашески скудно обставлена: почти никакой мебели, железная кровать, небольшая посудная полка, покрытая клеенкой, маленькая электрическая плитка, два стула с кожаными спинками и вытертый тонкий коврик на крашеном полу. На голых стенах проступали желтые пятна сырости. Суровая, как келья, комната не отличалась безупречной монастырской чистотой: она не выглядела опрятной. Пегги, перекладывая какой-то журнал с кровати на тумбочку, краешком глаза взглянула на гостя.
— Нравится вам у меня? — спросила она, и ее губы дрогнули в едва заметной улыбке.
— Здесь как в тюрьме, — сказал Макэлпин с таким убитым видом, что она не выдержала и открыто улыбнулась. Он не мог понять, что вынуждает девушку, которая, наверно, не так уж мало зарабатывает, жить в этой комнате; Пегги казалась здесь чужой.
— Если хотите, разденьтесь, — сказала Пегги.
Сама она сняла галоши и пальто, растянулась на кровати и, закинув ногу на ногу, посмеиваясь, наблюдала, как Макэлпин неуверенно снимает шарф, и, казалось, ждала, когда же он спохватится: «Что за нелегкая занесла меня в эту дыру?»
Он присел с ней рядом, словно доктор у постели больного, потом встал и в смущении начал расхаживать из угла в угол.
— Что же вы не угощаете меня виноградом?
— Ах да, конечно, — отозвался он.
— Тарелка здесь, на полке.
— Как красивы эти грозди! — сказал Макэлпин, складывая их на тарелку и подавая Пегги.
— Ну вот, давно бы так. А почему вы здесь? — вдруг спросила она. — Чего вы от меня хотите?
— Сам не знаю, — сказал он просто.
— Будьте добры, подойдите и сядьте здесь. Вы мне мешаете, когда так мечетесь по комнате.
— Слушаюсь, — он сел на край кровати. — А почему вы пригласили меня?
— Вы мне нравитесь, — ответила она. — Мне кажется, что по натуре вы порядочный и добрый человек, хотя с первого взгляда это не каждому заметно.
— С какого же взгляда заметили вы?
— Что вы мне нравитесь?
— Да.
— Вчера вечером, после того, как вы сказали одну вещь.
— Я сказал? Когда?
— Когда мы разговаривали о брошюрке, которую вы вытащили у меня из кармана.
— И что такое я сказал?
— Вернее, не сказали. Всего одно слово.