Он шептал что-то, она что-то отвечала бессвязным жарким шепотом, и никто из них не слышал ни слова. Но вот хрупкое податливое тело стало вдруг непокорным. Он не сумел его удержать. Выскользнув из его объятий, Пегги соскочила с кровати и стала перед ним, дрожа всем телом, но решительная и непреклонная.
— Нет! Говорю вам: нет! Не надо, Джим. Не надо, — упорно твердила она. Она прижалась спиной к бюро. На стене позади нее Макэлпин увидел сделанный им рисунок «Пегги-обжимщица».
На щеках девушки горело два красных пятнышка, на плече белели следы его пальцев. Одной рукой она сжала распахнувшееся на груди кимоно, и жаркая вспышка румянца разлилась волной от шеи до корней волос. Он медленно шагнул к ней, не спуская глаз со стиснутой в кулак руки, сжимающей кимоно, и ожидая, что пальцы вот-вот разомкнутся, рука упадет и, охваченная внезапным порывом, она покорится. Он протянул к ной руку, полагая, что теперь ей достаточно ощутить веление его желания и она сможет позволить себе то, чего ей и самой хочется, убедив себя, что лишь покорилась чужой воле.
— Я люблю вас, Пегги, — шептал он. — Я люблю вас с самой первой нашей встречи. Милая, мне нужно быть с тобой. Не гони меня, радость моя. Не противься.
— Ах да хватит же вам! — вскрикнула она, в ярости отшатнувшись от его протянутой руки. Ему даже показалось, что она готова его ударить. — Если бы мне хотелось, чтобы вы до меня дотрагивались, я бы вам позволила. Что вы, в самом деле? Не видите разве, что я этого не хочу?
— А, — сказал он, чувствуя себя ужасно глупым. — Я думал… — смущенно запинаясь, начал он.
— Мне безразлично, что вы думали.
— Я ошибся. Теперь я вижу, что ошибся, — сказал он.
Мучительно переживая свое унижение, он не понял причину ее гнева. Не понял, что его кротость и любовь уже пробились сквозь вялое безразличие, которым Пегги встретила его первую попытку поцеловать ее, и что теперь ей приходилось бороться не только с ним, но и с собой. Он знал, что причинил ей боль, но не догадывался, что сделал это, пробудив желание и в ней. Он не понимал, что уступить ему означало для нее полностью сдать позиции, изменить всю свою жизнь, стать совсем другой. И он был слишком смущен, чтобы понять, что она боится его нежной заботливости, его страсти, что они для нее мучительнее самого грубого домогательства, которому она может подвергнуться со стороны всех остальных.
— Простите меня, — сказал он, чувствуя себя несчастным.
— Ладно, будет вам, — нехотя буркнула она. — Вы мне нравитесь. Мне нравится быть с вами. Вы такой надежный. С вами я и в самом деле чувствую себя уверенней. Вы нескладный, но добрый. Только из этого не следует…
— Я знаю, — сказал он.
Приводя себя в порядок — поправляя галстук, одергивая пиджак, он вспомнил о постигшей его неудаче и покраснел. Хоть бы уж она не смотрела, как он одергивает пиджак! Внезапно он представил себе Генри Джексона, увидел ухмыляющиеся физиономии клиентов Вольгаста, услышал их ехидный смех. «Ты же не черное мясо, понял?» Комок подкатил ему к горлу, на лбу выступила испарина, но где-то в глубине его сознания отчаянная, как крик, билась мысль: «Да нет же, что за бред, она воплощенная невинность!»
— Я познакомился с Генри Джексоном, — начал он, пытаясь улыбнуться.
— В самом деле?
— Он держится так, словно у вас с ним роман.
— Ну, ну…
— И словно вы влюблены в него.
— Генри необходимо чувствовать, что в него кто-то влюблен.
— Пегги, мне очень неприятно думать… одним словом, можно мне у вас что-то спросить?
— Что именно?
— Вы были с кем-нибудь близки?