Каждый вечер, вернувшись с фабрики, Пегги оглядывала комнату и с лучезарной улыбкой благодарила его за уборку. Начав свыкаться с мыслью, что он добровольно взял на себя роль прислуги, она теперь разве что застилала постель. Он решил, что она намеренно старается внушить ему отвращение. Тщательно выставляемая напоказ неопрятность была хитрым способом самозащиты. Пегги хотела убедить его в том, что она неряха. Но настоящие неряхи, говорил он себе, очень дотошно соблюдают внешнюю опрятность. Пегги же бравирует своей неряшливостью для того, чтобы его оттолкнуть.
Он обшарил всю комнату, рылся в ящиках и стенных шкафах, стремясь найти хоть крохи доказательств, которые могли бы подтвердить, что равнодушие к нарядам — лишь одно из проявлений ее мятежного неприятия действительности. Из нижнего ящика бюро, который он обследовал, стоя на коленях, он извлек сохранившиеся со студенческих лет серебряный браслет, шитую бисером старую сумочку и пару атласных туфелек. Он медленно встал с коленей и с сумочкой в руках замер, полный торжества, светясь ликующей улыбкой. Потом бросился к шкафу, где висело черное платье. И снова улыбнулся. В этом платье, сшитом с таким изяществом и простотой, Пегги была по-настоящему элегантной и знала это; а в белой шелковой блузке и черной юбочке девушка обретала свой особенный, неповторимый стиль. Хороший топ присущ был Пегги органически, как ее нежность, милое звучание голоса. Вся эта неряшливость, комбинезон, неубранная комната лишь выражали ее презрение к людям, самозабвенно посвятившим себя достижению того, в чем она первенствовала без усилий, не подражая никому.
К ее приходу он готовил кофе. Пегги растягивалась на кровати, он, поднеся ей чашку, усаживался на стуле около бюро, закинув ногу за ногу, со своей чашкой в руках, и они болтали о всякой всячине. Пегги говорила, что он навеки покорил ее своим кофе. Все было очень по-семейному.
Иногда, когда Пегги ходила по комнате, он, не вставая со стула, обнимал ее и, прижавшись к ней головой, слушал биение ее сердца, а она не двигалась и ждала, покорная, но безучастная, и в конце концов ее напряженная неподвижность обескураживала его. Тогда Пегги улыбалась про себя.
Его привилегией было оставаться в комнате, пока Пегги одевалась к вечеру. Он не спрашивал, куда она пойдет. Не спрашивала и она, где он бывает. Каждый жил по-своему.
По вечерам он должен был являться к Карверам, чтобы обсудить с мистером Карвером свои статьи, и полагал, что с каждым таким посещением его положение становится все более определенным. Мистер Карвер помогал ему в работе. Они удалялись в библиотеку, подолгу сидели там вдвоем, и Макэлпин напускал на себя такую деловитость, что Кэтрин не решалась им помешать. Теперь мистер Карвер стал не просто мистером Карвером, но издателем, а Макэлпин — журналистом, состоящим у него на службе. Он приготовил план объединенных общей темой трех статей. Каждая должна была представлять собой рассказ о потерянных европейцах, людях, одержимых стремлением отрешиться от своей индивидуальности, раствориться в толпе, стать безыменными частицами большой машины. Для иллюстрации основного положения он собирался каждую статью посвятить одному человеку, одному из потерянных. Мистер Карвер пришел в восторг и от замысла и от трактовки и высказал несколько дельных суждений.
— Сделайте их полнокровными людьми, Джим. Оденьте схему живой плотью, и успех вам обеспечен, — говорил он.
Потом они выпивали по рюмке виски, и мистер Карвер заводил речь о подледном лове. Недели через две, говорил он, ему удастся выкроить свободный уикенд. Когда около полуночи они возвращались в гостиную, Кэтрин там уже не было. Ей надоедало ждать, и она уходила к себе в спальню, не дождавшись их.
На Крессент-стрит он возвращался как домой; здесь ожидали его работа, любовь, счастье и мечты, в которые он погружался, когда, сделав перерыв, ложился на кровать — это бывало часа в четыре — и, сложив щитком ладони, прикрывал ими глаза, чтобы дать отдых зрению, утомленному работой в плохо освещенной комнате.
В мечтах этих Карверы не сразу узнавали о его романе. Он не мог вечно держать его в секрете от Кэтрин и ее отца, но оставлял себе про запас небольшой резерв времени. Резерв нужен был им с Пегги, чтобы подготовить переход из мира темных, предосудительных связей к знакомству с Карверами. Пока что они не были готовы к этому, и он боялся, что лишится места в «Сан», если Кэтрин преждевременно узнает о его скандальной, по ее понятиям, любви к такой особе. Но когда бунтарство Пегги пойдет на убыль, они смогут показываться вместе.