Теперь Макэлпину было и весело и тепло. Но он побоялся, как бы порыв ликования не привел его на Крессент-стрит, где он мог оказаться в глупом положении, если Пегги не одна. Поэтому из вестибюля «Ритца» он позвонил в ресторан «Шалэ» и осведомился, не у них ли Фоли. Тот, разумеется, был тут как тут, и когда Макэлпин объяснил ему, что не хочет видеть Вольгаста, они условились встретиться в «Курятнике» на Сент-Катрин и выпить кофе.
Просто поразительно, как весело и — невзирая на мороз — как тепло ему было, когда он добирался до улицы Сент-Катрин. А в «Курятнике» его дожидались Фоли и капитан третьего ранга Стивенс, и эти двое, кажется, тоже пребывали в превосходном настроении. Они заняли столик и заказали пирожки с цыпленком и чашку кофе для лучезарно улыбающегося Макэлпина.
— Вы не заметили, у меня новая шляпа, — сказал он.
Его вдруг замутило от жары, он уверен был, что от жары, а не от дивного виски мистера Карвера, и, сказав «прошу прощения», он вышел, чтобы спуститься в уборную. Лестница была крутая, но Макэлпин не упал. С непостижимой легкостью он добрался донизу и заперся. Его не вырвало; он сел и погрузился в глубокую задумчивость. Кто-то сердито дергал дверь. В конце концов Макэлпин вышел и с поклоном пропустил в кабинку белого, как полотно, незнакомого мужчину, которого бережно поддерживал дюжий моряк, сверкнувший на Макэлпина недобрым взглядом.
Окинув глазами лестницу, Макэлпин понял, что ему по ней не взобраться. Привалившись к умывальнику, он стал терпеливо ждать помощи, с бледной улыбкой поглядывая на свирепого моряка.
Через несколько минут к нему спустился Фоли.
— В чем дело, Джим? Там уже принесли наши пирожки.
— Кажется, мне все-таки придется зайти сюда, — ответил Макэлпин, кивнув в сторону кабинки.
— Так зайди, — сказал Фоли и принялся дергать за ручку.
— Постой, друг, — вмешался моряк. — Занято.
— А моему приятелю туда нужно, — сказал Фоли и сердито тряхнул дверь.
— Там сейчас мой приятель.
— А мой, выходит, должен торчать тут до утра? — запальчиво произнес Фоли. — Пусть твой приятель катится ко всем чертям.
— А твой пусть не торопится, — сказал моряк.
— Еще чего! Твой-то точно уж не торопится.
Моряк и Фоли распалились и, злобно блестя глазами, начали воинственно подталкивать один другого. Фоли рвался в бой. Но Макэлпин потянул его ослабевшей рукой за плечо.
— Я уже был там, Чак, — шепнул он. — Без толку. Я сейчас просто собирался с силами, чтобы подняться наверх. У тебя пирог остынет.
— Я не нужен тебе тут?
— Мой привет капитану третьего ранга. У него тоже стынет пирог.
— Ладно, даю тебе пять минут, — сказал Фоли и стал быстро подниматься по ступенькам.
Бледнолицый в конце концов вышел и верный моряк потащил его в зал. Макэлпин остался один перед лестницей, тоскливо разглядывая уходящие вверх ступеньки. Он таких крутых в жизни не видел. Смог бы он подняться, и все стало бы хорошо. Пегги бы ничто тогда не угрожало. Кончились бы ее метания. Она признала бы его.
Он взялся за перила, поставил ногу на ступеньку, сосредоточенно взглянул вверх, и в этот миг кристальная ясность мысли неожиданно сменила тот сумбур, что царил у него в голове после разговора с Вольгастом. Пегги не запугаешь и не разубедишь. Ни то, ни другое на нее не подействует. Ей безразлично мнение Вольгаста и Уэгстаффа, и даже враждебность всего города, зато не безразличен ей он сам, Джеймс Макэлпин. Откуда он это взял? Да ведь те часы, которые он каждый день проводит в комнатке на Крессент, стали частью ее жизни. В постоянной и тайной борьбе он одерживал победы, такие мелкие, неуловимые, что и сам почти не заметил их. Главное — всегда быть в ее комнате, когда Пегги приходит с работы. Он стал взбираться вверх. Подняв голову, вперив пристальный взгляд фанатика в верхнюю ступеньку, он поднимался медленно, с тяжелой и непоколебимой решимостью, так, словно лестница вела прямо в комнату на Крессент-стрит.
Глава двадцать вторая
Сидя в комнате Пегги, он разработал целый план, как исподволь завладеть воображением девушки. На ее бюро он начал оставлять набросанные скорописью заметки. Он подсовывал их, как приманку, надеясь рано или поздно пробудить ее любопытство. Каждое утро, входя в комнату, Макэлпин бросал взгляд на свои записи и однажды обнаружил нацарапанный на полях вопрос: «Что это за тарабарщина?»