Она хромала?
Это становилось заметно, когда она очень уставала. Обычно она носила длинную мексиканскую юбку.
И мексиканское кольцо?
Да, она была обручена с дипломированным бухгалтером. Уверяла меня, что он прогрессивный. Но как мог быть дипломированным бухгалтером тот, кто ждал революции? Я хотел знать. И как могла она, с ее идеями свободы, связать себя узами традиционного брака?
– В обществе мы должны быть полезны. Коммунисты – не богема. Это роскошь для Вестмаунта.
Ты ее любил?
Я любил целовать ее груди – несколько раз, когда она позволяла.
Сколько, сколько раз?
Дважды. И мне было разрешено трогать. Руки, живот, волосы на лобке, мой список – почти сокровище, но у нее были слишком узкие джинсы. Она была старше меня на четыре года.
И помолвлена?
Но я был молод. Она все время мне твердила, что я ребенок. Поэтому что бы мы ни делали, значения это не имело. Она каждую ночь звонила ему по межгороду. Пока она говорила, я стоял рядом. Они говорили о квартирах и свадебных планах. Прозаический взрослый мир, музей неудачника, мне в нем нечего было делать.
А какое у нее было лицо, когда она с ним разговаривала?
Мне кажется, я читал на нем вину.
Врун.
Кажется, мы оба чувствовали себя ужасно виноватыми. Поэтому много работали, чтобы собрать больше подписей. Но нам нравилось лежать вместе у огня. Наш крошечный круг света казался таким далеким от всего. Я ей рассказывал истории. Она написала блюз под названием «Мой золотой малыш-буржуа продал дом ради меня». Нет, это вранье.
Что вы делали днем?
Мотались автостопом по всем Лаврентидам. Спускались на пляж, полный отдыхающих, и начинали петь. Мы были загорелые, красиво раскладывали на два голоса, людям нравилось нас слушать, даже если они не открывали глаз. Потом я начинал говорить.
– Я не говорю о России или об Америке. Я даже о политике не говорю. Я говорю о ваших телах, вот этих, растянувшихся на пляже, тех самых, которые вы только что натерли маслом для загара. У некоторых из вас лишний вес, некоторые слишком худы, а некоторые чрезмерно возгордились. Вы все знаете свои тела. Вы видели их в зеркале, вы ждали комплиментов или прикосновения любви. Хотите ли вы, чтобы то, что вы целуете, обратилось в рак? Хотите ли пригоршнями выдирать волосы из скальпа вашего ребенка? Видите, я не говорю о России или Америке. Я говорю о телах, это все, что у нас есть, и никакое правительство не вернет нам ни пальца, ни зуба, ни дюйма здоровой кожи, потерянной из-за яда в воздухе…
Они слушали?
Они слушали, и большинство подписывались. Я знал, что мог бы стать премьер-министром – так слушали меня их глаза. Не имело значения, что говорить, пока использовались все те же слова и все тот же монотонный ритм, я мог бы повести их к ритуальному утоплению…
Немедленно прекрати фантазировать. А какие были тела на пляже?
Безобразные, белые, изуродованные конторами.
А ночью что вы делали?
Она угощала меня обнаженными грудями и одетым силуэтом своего тела.
Давай поконкретнее, ладно?
Гора отпускала луну, словно пузырь, что невозможно дольше удерживать, неохотно и болезненно. Я был внутри фильма, и проектор стрекотал все медленнее и медленнее.
Летучая мышь падала к костру и глухо уносилась в сосны. Норма закрывала глаза и крепче прижимала к себе гитару. Посылала минорный аккорд – через его позвоночник и в лес.
Америка была потеряна, всем заправляли штрейкбрехеры, хромовые небоскребы никогда не пошевельнутся, но здесь Канада, младенческий сон, звезды высоки, резки и холодны, а враги хрупки, просты и к тому же англичане.
Свет костра слегка скользил по ней, выхватывая щеку, руку, затем отбрасывая обратно в темноту.
Камера смотрит на них издали, движется по лесу, ловит вспышку енотовых глаз, исследует воду, камыши, цветы на воде, путается в тумане и скалах.
– Ложись ко мне, – голос Нормы, а может, Бривмана.
Внезапно ее тело крупным планом, постепенно, замирая над холмами бедер, которые видятся громадными и затененными, голубая хлопчатая ткань туго обтягивает плоть. Веер складок между бедрами. Камера оглядывает куртку в поисках формы грудей. Она выуживает пачку сигарет. Движения рассматриваются очень близко. Щупальцами движутся пальцы. Манипуляции с сигаретой умелы и двусмысленны. Пальцы медлительные, сильные, способные держать что угодно.
Он щелчком сбивает кадр, точно засохшую муху, и загоняет пойманную форму назад. Норма складывает рот буквой О и языком выпихивает кольцо дыма.
– Пошли поплаваем.
Они встают, идут, сталкиваются в шумной спешке одежды. Стоят лицом к лицу, закрыв глаза. Камера показывает оба лица – сначала одно, потом другое. Они вслепую целуются, промахиваясь мимо ртов, находя их по влаге. Рушатся в стрекот сверчков и дыхание.
– Нет, теперь слишком серьезно.
Камера фиксирует их, лежащих в молчании.
Расстояния между всеми словами огромны.
– Тогда пошли поплаваем.
Камера следует за ними на берег. Они с трудом пробираются по лесу, так долго, что зрители уже забыли, куда они идут, – ветви их не пропускают.
– О, дай на тебя посмотреть.
– Снизу я не так уж красива. Стой там.
Она переходит на другую сторону камышового сада и теперь камыши дождевыми струями перечеркивают каждый кадр. Луна – камень-голыш, найденный каким-то счастливчиком.
И она появляется мокрая, кожу стянули мурашки, и весь светлый экран обволакивает его, объектив и съемочный аппарат.
– Нет, не трогай меня. Не так уж плохо, в конце концов. Не двигайся. Я этого ни с кем не делала.
Ее волосы, влажные, у него на животе. Сознание развалилось на открытки.
Дорогой Кранц
Что она сделала что она сделала что она сделала
Дорогая Берта
Ты наверное хромаешь как она или даже выглядишь я знал что ничто не теряется
Дорогой Гитлер
Отмени пытки я не виноват я должен был это
– Ты меня проводишь в деревню? Я обещала позвонить, а уже, наверное, поздно.
– Ты же не собираешься звонить ему сейчас?
– Я же обещала.
– Даже после такого?
Она коснулась его щеки.
– Ты же знаешь, я должна.
– Я подожду у костра.
Когда она ушла, он свернул свой спальник. Он не мог найти правый ботинок, но это неважно. Из ее вещмешка торчала пачка петиций «Запретить бомбу». Он присел у огня и нацарапал подписи
И. Г. Фарбен[45]
Мистер Вселенная
Джо Хилл
Вольфганг Амадей Джолсон[46]
Этель Розенберг[47]
Дядя Том
Маленький грустный мальчик[48]
Рабби Зигмунд Фрейд
Он запихнул петиции поглубже в ее спальник и направился к шоссе, расчерченному фарами. Воздуху ничем не помочь.
Как она выглядела в ту, самую важную секунду?
В моем мозгу она стоит отдельно, непривязанная к мелочному повествованию. Ошеломительный цвет кожи, словно белое на молодой ветке, когда зеленое счищено ногтем. Соски цвета нагих губ. Мокрые волосы войсками сверкающих стрел лежали по плечам.
Она была из плоти и ресниц.
Но ты сказал, она была хромая, наверное, как Берта после падения?
Не знаю.
Почему ты не можешь рассказать Шелл?
Мой голос ее расстроит.
45
Немецкий концерн «ИГ Фарбен» в годы Второй мировой войны являлся главным поставщиком препарата «Циклон Б» для уничтожения узников концлагерей.
46
Эл Джолсон (1886-1950) – американский эстрадный певец и актер. Будучи белым, пел в темном гриме на лице и руках. Сыграл в первом американском звуковом кинофильме «Певец джаза» (1927).
47
Этель Розенберг (1915-1953) и ее муж Джулиус (1918-1953), члены Американской коммунистической партии, в июле 1950 г. были арестованы в США по обвинению в шпионаже в пользу Советского Союза и 19 июня 1953 г. казнены.