Я искоса наблюдала за втюханной подругой, которая сначала изучала потолок, а потом с головой погрузилась в воду бассейна, продержалась так несколько секунд, поднялась, шумно глотая воздух. Наспех кое-как убрав с лица от влаги ещё больше поредевшие волосы, Соня кивнула какой-то своей мысли и встретилась со мной разом покрепчавшим взором.
– Готова? – на всякий случай спросила я, внутренне недоумевая над всем поведением девицы, больше смахивающем на ужасный театр игры одного актёра.
Мне утвердительно кивнули с такой серьёзностью, что впору было и мне стать не менее серьёзной, вот только вид Сони совсем не сочетался с настроем – спутанные волосы, капельки воды замерли на верхней губе и стекали по щекам. Я готова была уже засмеяться, но быстро прикрыла рот и сжала губы. Мышцы лица предательски заныли.
– Я тебя ненавижу.
Ровный тон Сони походил на неторопливый удар между глаз, словно по моему лицу прошлись. Мне даже показалось, что я слышу и вижу, как от кожи отрывается невидимая подошва, оставляя четкий красно-сизый след. Все мои мысли, рвущийся смех и вроде бы восстановленное духовное равновесие собрались в один сгусток, протиснулись сквозь зубы и, рассыпавшись пригоршней крошечных стеклянных осколков, стали прокрадываться в горло. Дыхание сперло, лицо обдало жаром обиды.
– Меня бесит твоя надменность и это неприкрываемое желание везде и всюду показывать свою значимость, купленную дорогими шмотками и продажным влиянием. Как в каждой бочке затычка, – в одном тоне продолжала приписанная хозяйкой девичьего сада компаньонка. – Ты думаешь, что ты красивая, но тем, кто достаточно умён, и так видно насколько ты гнилая. Ты – всего лишь глупая дурочка, которая не понимает, что скоро её купят для того, чтобы иметь в самых разных положениях, не слишком заботясь о каком бы то ни было состоянии. Когда же ты надоешь, тебя продадут снова, а потом ещё раз, и так до тех пор, пока ты не закончишь свою жизнь в грязном борделе, заразившись от очередного потного и толстого посетителя, медяку которого будешь безмерно рада!
Всё моё тело напряглось. Я сжимала зубы и губы, чтобы не сорваться, чтобы не опуститься до оскорблений в ответ. Пальцы под водой, наверное, побелели, но боли от впившихся в ладони ногтей я не чувствовала. Ванная перестала очаровывать и приносить наслаждение.
– Ты слишком привыкла к тому, что тебе всё, что ни пожелай, тут же принесут и преподнесут! Ты глупая пустышка и неумеха, и я презираю тебя за твою тупоголовость! – с шипением вытолкнула из себя Соня, пристально меня разглядывая и при этом почти не моргая. Замолкнув, она поджала недовольно губы и склонила голову набок, словно ей не понравилось то, что я не захлебнулась в вылитых на меня помоях.
До меня слишком медленно из-за горячего шока дошло насколько она оказалась права, во всяком случае, всего, касающегося моей прошлой жизни. – Единственная дочка богатых и влиятельных в городе людей, живущая в частном доме с богатым окружением. Я только недавно поступила на учебу в хороший институт, не без помощи репетиторов сдав не только предварительные экзамены, но и основные школьные. Мою учебу проплатили, но мне было плевать. Я, забыв про занятия, могла позволить себе зависать вечерами в клубах, покупая там дорогой алкоголь. Я не разменивалась на одежду или новомодные прибамбасы, почти не зная чего стоило моим родителям моё положение. Да, мне было влом вспоминать, как меня оставляли на несколько дней у бабушки и дедушки, когда то маме, то папе, а то и обоим сразу, требовалось работать. Наверное, под кайфом уже школьной популярности и шика я просто забыла сколько удовольствия в детстве доставляла одна порция мороженого в бумажном стаканчике, когда каждый комочек доставался с помощью деревянной палочки-лопаточки. А потом каждая палочка складывалась в коробочку из-под жвачки, выменянную за целых двадцать редких вкладышей у соседской девчонки, живущей в такой же однушке… А сейчас нет и этого!..
– Лид, ты чего это, плачешь? – обеспокоенный голос Сони доносился словно из-под толстого одеяла. – Ты… это… слушай, Шуара говорила, что с тобой совсем по-другому должно быть…
Я смотрела на эту мелкую сучку и понять не могла какого чёрта она мелет. Сил наорать на неё я не знала откуда взять. Каждое движение отдавалось болью, а самая большая боль сидела в груди, над грудью, в горле, раздирая его без какой-либо жалости. Я протянула к нему руку, будто смогла бы хоть как-то избавиться от мучений своим прикосновением.