— Нет, — говорит Катерина твердым и холодным голосом. — Я хочу остаться.
Саша поднимает подбородок, ее глаза встречаются с моими без намека на сдержанность.
— Я тоже так думаю.
— Тогда очень хорошо. — Я бросаю взгляд в сторону двери, где Лука выносит Софию в сопровождении нескольких мужчин, которых мы привели для прикрытия, для защиты. — Где Ана? Вы сказали, что Аника и Елена наверху, она тоже там?
Выражение лица Катерины мгновенно меняется на выражение такой скорби, а в глазах Саши появляются слезы, и я знаю ответ.
— Ее продали? — Мой голос напряжен, ярость, которую я на мгновение подавил, когда пошел к своей жене, снова становится горячей и свирепой. — Кому?
— Я мало что знаю, — тихо говорит Катерина. — Он говорил по-французски, с чем-то похожим на местный акцент, и одет очень вызывающе. На нем был бархатный костюм. Он, похоже, был своего рода коллекционером, он смотрел на Ану… по-другому. — Она хмурится. — Я не знаю, как точно это объяснить. Это не было развратно. Казалось, что он мог бы купить бесценный антиквариат или произведение искусства так же легко, как человеческое существо.
— Дерьмо, — ругается Лиам. — Ты, должно быть, прикалываешься надо мной. Сколько времени прошло, прежде чем мы добрались сюда?
Выражение лица Катерины выходит за рамки убитого горем.
— Может быть, полчаса, — тихо шепчет она. — Не более того.
— Черт! — Лиам снова ругается, потирая рот рукой. — Мария, Иисус и Иосиф, я найду ее, даже если это будет последнее, что я, блядь, сделаю… — Он расхаживает по комнате, его руки сжаты в кулаки, когда он резко поворачивается к Алексею. Прежде чем я успеваю что-либо сказать или даже догадаться о том, что он собирается сделать, он переходит на сцену, где Левин в два больших шага усаживает Алексея с гримасой чистой ярости на лице.
— Гребаный кусок дерьма! — Лиам рычит, хватая левой рукой прядь волос Алексея и дергая его голову назад, нанося удар правой прямо мужчине в нос. — Ты не заслуживаешь быстрой смерти, ты, гребаный…
— И он ее не получи, — коротко говорю я, направляясь к ним и прерывая Лиама, прежде чем он сможет нанести еще один удар.
Алексей плюет в меня, гримасничая, и я наотмашь бью его по лицу, достаточно сильно, чтобы рассечь ему губу. Он отшатывается назад, и Левин хватает его за плечо, толкая вперед, чтобы нанести следующий удар, мой кулак врезается ему в челюсть.
— Ты заплатишь за то, что сделал с моей семьей, — холодно говорю я ему сквозь стиснутые зубы. — Ты думал, в своем высокомерии, что можешь забрать то, что принадлежит мне. Ты был неправ. И теперь ты проживешь достаточно долго, чтобы пожалеть об этом.
— Я к ним не прикасался, — рычит Алексей, прищурившись на меня. — Ты можешь сколько угодно наказывать меня за предательство, Медведь, но я не трогал пизду твоей жены или других девочек…
— Он лжет. — Катерина делает шаг вперед, ее лицо очень бледное, но подбородок вызывающе поднят, когда она злобно смотрит на Алексея. — Он силой затащил меня в свою постель в первую ночь, когда мы были здесь, заставил меня опуститься перед ним на колени, а затем трахнул меня. И это был не единственный раз. — Ее голос слегка дрожит, но она не останавливается, ее руки сжаты в кулаки по бокам. — Он изнасиловал меня, — говорит она четко и холодно, слова звенят между нами. — Он угрожал нашим детям, пытался продать их людям, которые сделали бы то же самое. Я хочу, чтобы ему было больно за это. Я хочу, чтобы он истекал кровью.
— Он избил меня. — Саша встает рядом с Катериной, ее взгляд такой же злобный, как и у Алексея. — Он подвесил меня с завязанными глазами к потолку и бил ремнем до тех пор, пока я почти не могла ходить. Ану тоже. Он сделал это, чтобы наказать Катерину, потому что она напала на него, когда он напугал Анику и попытался дотронуться до нее.
Это даже не та раскаленная докрасна ярость, которую я чувствую сейчас, когда перевариваю то, что говорят моя жена и Саша. Я вижу, как Лиам напрягается рядом со мной, его руки сжимаются в кулаки, когда он качается вперед, каждая линия его тела кричит о том, что он хочет избить Алексея до кровавого состояния. Но у меня другие планы на этого мужчину, и Лиам это знает.
Гнев, который я чувствую сейчас, холодный, пробирающий меня до костей от мертвой уверенности, что я разорву этого человека на части, кусочек за кусочком, пока он не заплатит в десятикратном размере за то, что он сделал. И я не буду чувствовать вины или сожаления.