- Горе ты мое! - заголосила Ксантиппа, упав на колени перед топчаном и колотясь Сократу головой в живот. - И на кого же ты нас оставить собрался?!
- Лампрокл уже почти взрослый... - пробормотал смертник. - Мой друг Критон вас в беде не оставит, и другие помочь должны...
- Молчи!.. Тебя не будет, тебя!..
"О боги! - думал Сократ. - Неужто эта женщина и вправду меня любит? Неужто я ей так дорог?.. Мы прожили вместе столько лет, что устали друг друга ненавидеть!.. А раньше-то как она, бывало, вскидывалась на меня!.. Клянусь псом, горячая была, будто амфора, только что выдернутая из горна ее отца. Я остужал ее холодом своего равнодушия... Нет, не знала она со мной счастья, не знала! Да и не стоит ждать счастья от философа, который может дать лишь знание, почти всегда чреватое несчастьем... Ну виноват я перед ней, конечно, виноват. Но спать-то как хочется!.."
- Как же я буду без тебя, Сократ?! - дошел до него голос Ксантиппы.
"Да, - подумал он, - в ее годы уже не стоит думать о новом замужестве, да и трое сыновей... Может, все-таки стоило мне принять предложение Критона о побеге?.. Поздно думать об этом. Да и убеги я все равно бы она жила без меня... Все-таки зря я так мучил ее... И зря сегодня спьяну брякнул друзьям: "Лучше чаша с ядом, чем Ксантиппа".
- Неужто ты никогда не любил меня?! - новый надрывный вопрос дошел до слуха Сократа.
Если прежние вопросы жены во многом можно было признать риторическими, то на этот она ждала ответа - уставилась на него темными, как оливки, глазами.
Сократ решил отшутиться:
- Вот Никанор, мой цербер, заявил сегодня, что никогда и никого я не любил...
- Врет твой Никанор! - с болью и горечью воскликнула Ксантиппа и, поднявшись с колен, села на край топчана, хотела что-то еще добавить, но не стала, погладила дрожащей рукой высокий влажный лоб Сократа.
"О Немезида!* - думал смертник. - Я давно считаю Ксантиппу посланницей твоей, а теперь меня гладит та же рука, которая плескала в меня воду и масло, а порой и опускалась в ударе на лысину мою!.. Ну, значит, точно, умру я завтра..."
Ксантиппа словно прочла его мысли:
- Но ведь они убьют тебя несправедливо!
Услыхав в ее голосе опять слезы, Сократ ответил с усмешкой:
- Разве лучше, если б они меня справедливо убили?
- Вечно ты зубоскалишь! - возмутилась жена. - Ты и Аида потешать собрался, да?.. Вот меня ты, точно, никогда не любил и не жалел! Я-то для тебя ковром стелилась, лишь бы угодить, а ты всегда норовил больней меня уколоть!.. Я-то, дура, думала - за мудреца выхожу, за великого мужа, драхмы буду веником сметать, от людей будет почет! А мы из бедности так и не выбирались!.. Все я сама делала, как рабыня: и козу доила, и кур кормила, и на винограднике спину гнула... Все сама!.. Вот что ты со мной сделал: сорока еще нет, а старуха!.. А то, видишь ли, добреньким прикинулся - помощницу мне привел: пусть поживет, мол, у нас, тебе с ней легче будет... Ой, Афина-заступница, ты же знаешь, как я терпелива, но не могла же я в своем доме полюбовницу его терпеть!..
"Ну, теперь крику будет надолго!.." - подумал Сократ. Но Ксантиппа умолкла вдруг, потом выдавила сквозь слезы:
- Узнала я, у кого твоя Мирто приткнулась... Приведу завтра к тебе - пусть простится... Ой, Афина, видала ли ты дуру такую, как я!..
У Сократа вдруг запершило в горле. Он протянул руку, нашел в сумраке лицо Ксантиппы, стал утирать мокрую от слез щеку жены.
- Не надо... - Ксантиппа поднялась. - Спи, Сократ. Я завтра приду...
Не успел он возразить - жена направилась к двери. Уже в дверном проеме догнали ее слова мужа:
- Детей обязательно приведи, младшенького возьми непременно!..
Провизжали бронзовые подпятники дверей.
Погрузилась темница во тьму. ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ 10.
Всю ночь не спал хромоногий Лептин, небогатый вязальщик сетей, проживающий на восточной окраине Пирея. Верней, с вечера стал похрапывать, но разбудили его стоны молодой жены: начались схватки. Долго остававшийся холостяком Лептин заметался в растерянности, не зная, что делать, где повитуху искать.
Лишь об одной повитухе он слыхал - о Фенарете, матери Сократа, ее Афины и Пирей до сих пор добром поминают, - так давным-давно прибрала ее чума, когда Лептин, ею же на свет извлеченный, мальчишкой бегал...
Пошел по ночным улицам, все дома закрыты, никто его впускать не захотел. Сердце Лептина билось, как рыба в сетях. Он клял врожденную хромоногость свою и возрастную одышку: боялся опоздать.
Темень была, как в Тартарt, лишь у одного дома горел фонарь в виде красного яблока, доносились повизгиванья флейты. Лептин знал, что это известный всем в Пирее "Дом услад", бывал здесь раньше не раз, когда припекало. Поковылял к нему.
У входа поймала его за руку немолодая уже, грудастая девица с ярко накрашенными губами.
- А, Лептин, хромоногий наездник! - радостно и удивленно воскликнула она. - Прибрала, видать, тебя женушка к рукам, давно глаз не кажешь... А мои кобылки тебя вспоминали! Идем же скорей к ним!..
Еще не справившись с одышкой, Лептин замычал, мотая головой. Содержательница заведения дала волю возмущению:
- Чего кочевряжишься?! Не ты ли всех девочек моих перебрал?! Не ты ли их до полусмерти вымучивал за вонючие драхмы свои?!. Что, разонравились? И домом моим теперь брезгуешь?!. А знаешь ли ты, мерин хромой, что в этом заведении лишился целомудрия сам Сократ! Да, мне тетушка рассказывала!..
Лептин, услыхав ненавистное имя, поморщился.
- Старые враки!.. Ты мне лучше повитуху помоги найти.
Содержательница сперва выпучила на него глаза, будто оливой подавилась, потом хлопнула себя по крутым бедрам и расхохоталась.
- Уморил!.. - выдавила она, отходя от смеха. - У нас ли повитуху искать?!. А ребенок-то твой ли будет?..
Но видя плачевный облик Лептина, сжалилась:
- Ладно, пойдем - покажу, где повитуха живет... Только пока вожусь с тобой, не одного гостя поди провороню... Заплатишь мне, как за любовь. Понял?
Лептин и последнее готов был отдать...
Повивальная бабка оказалась не бабкой вовсе, а еще молодой статной женщиной, красота которой и в темноте ясна. Но Лептину было не до чужой красоты. Он вел повитуху во мраке к своему домишке, торопился, задыхался, боялся опоздать.