– Ты хорошая, Дорис, – сказал он. – Ты такая хорошая.
Дорис совсем широко открыла глаза. Сначала в них было лишь удивление от открытия, что она оказалась в его объятиях. Потом она ощутила успокоительное тепло его груди, надежную близость, чистую нежность в глазах и в прикосновении. Пришло чувство покоя, приюта и ласковой, мягкой защиты. Без слов, только взглядом ей удалось передать свое чувство Кэссиди. Он улыбнулся и обнял покрепче.
Потом чуть приподнял ей голову и наклонил свою, видя, как медленно закрываются серые глаза в счастливом умиротворенном сознании искренности и честности этого момента, в ожидании приближения его губ. Они мягко приблизились, мягко коснулись ее губ, продолжали касаться, когда ее руки легли на широкие плечи, ладони прижались к тугим сильным мускулам плеч.
Казалось, они, не двигаясь, плывут назад к постели, падают, не разомкнув мягко сомкнутых губ, тела разогревает мягкое тепло, и происходит то, что должно было произойти.
Все теплей и теплей. Доброе тепло. Благословенное тепло, говорил себе Кэссиди. Потому что это правда. Потому что о похоти не было речи. Желание было прежде всего духовным, плоть ощущала то же самое, что чувствовал дух.
Физическим это было лишь потому, что чувство имело физическое выражение. Но нежность намного превосходила страсть. Она смущенно покусывала губы, безмолвно пытаясь сказать, что стыдится своей наготы, он склонился и поцелуями разогнал стыд. Она водила губами по его губам, словно молча говоря: я тебе благодарна, спасибо, теперь не стыжусь, только счастлива, просто счастлива, пусть все будет.
Он поднял голову, посмотрел на нее, увидел крошечную грудь, тонкие руки, младенческую гладкость кожи. Все мягкое, светлое, деликатное, как стайка бледных цветочных лепестков. Мягкие, едва заметные изгибы тела, прозрачность, почти худоба. Именно эта хрупкость и беззащитность пробудила в Кэссиди желание ласкать ее, передать ей часть своей силы.
Потом, положив ей на грудь руку, он почувствовал, что желание разгорается и она говорит без слов: прошу тебя, пусть все будет сейчас. Он знал, что готов, и очень радовался тому, что должно было произойти. И теперь все началось с мягкого, очень мягкого, почти нежного приближения. Потому что она была хрупкой. Нельзя было причинять ей боль. Ни малейшей боли или неудобства, ничего даже близко похожего на борьбу. Он нес ей дар, чудесный, ничем не запятнанный дар, и она, принимая, вздохнула. Еще раз вздохнула. И снова, и снова, и снова.
Он слышал вздохи. И ничего больше. За стенами дома на улицах портового района бушевал шторм, его свирепые звуки рвались в уши Кэссиди. А он слышал лишь тихие вздохи Дорис.
* * *
Позже, днем, непогода достигла такой силы, что небо почернело, город съежился в страхе под грохочущими потоками. Казалось, корабли на реке жмутся к докам, словно ища укрытие. Глядя в окно на дома в переулке, Кэссиди видел только поблескивающие смутные очертания темных соседних стен. Он улыбнулся дождю и велел ему продолжаться. С удовольствием лежал в постели, глядя на льющийся дождь, с удовольствием слушал его шум – сердитый, как бы слегка огорченный, потому что дождю не удавалось добраться до Кэссиди.
Дорис была на кухне. Предложила что–нибудь поесть и настояла, что приготовит обед сама. Она посулила Кэссиди очень хороший обед.
Он поднялся с кровати, пошел в ванную. Посмотрел в зеркало и решил привести себя в порядок к обеду с Дорис. Нашел в аптечном шкафчике маленькую изогнутую бритву для женщин. Сперва было трудновато, но постепенно он выскреб лицо, избавившись от щетины. Потом наполнил ванну тепловатой водой, погрузился и посидел какое–то время, говоря себе, что уж очень давно не видел ничего, близко похожего на дом.
Он посчитал совершенно естественным воспользоваться расческой Дорис и лосьоном для освежения выбритой кожи. Казалось невероятным, что до вчерашнего вечера он не знал о существовании Дорис.
Потом, войдя в спальню и одеваясь, он сообразил, что должен был знать. Почему–то он должен был знать, должен был ждать появления в своей жизни Дорис. Он сказал себе, что ждал, надеялся и страдал от надежды. И вот это произошло. На самом деле. Вот она, здесь, на кухне, готовит ему обед.
Он услыхал сообщение Дорис, что обед готов, вышел на кухню, увидел аккуратно накрытый стол, почуял приятный запах настоящей домашней еды. Жареный цыпленок. Она испекла бисквиты, открыла банку оливок. Стоя у плиты, слегка улыбнулась и проговорила: