Так вот, значит, как. Кэссиди вдохновенно кивнул. Очень ясно и просто. Догадаться было до смешного легко. Легко понять, почему она заявила, что сыта им по горло. Конечно, сыта. Сыта дешевой одеждой и туфлями за пять долларов. И косметикой из грошовой лавчонки. Сыта убогой квартирой у самой воды. Теперь ясно, почему она бросила ему в лицо десять долларов. Этого ей было мало. И его воображение превратилось в холст, на котором размашисто, грубо нарисовалась рука Хейни Кенрика, протягивающая банкнот в пятьдесят долларов, и принимающая деньги Милдред.
Кэссиди, расставив руки со сжатыми кулаками, зашагал к салуну.
«Заведение Ланди» напоминало кадры из старого фильма на потрескавшемся экране. Просторное, с высокими потолками и мебелью, не имеющей цвета, блеска и определенной формы. Деревянные столы и стойка бара исцарапаны, посерели от времени, пол в слежавшейся пыли словно мхом порос. Сам Ланди был просто добавочным предметом обстановки, старым, тусклым и пустотелым, перемещавшимся от бара к столам, взад–вперед за стойкой бара с каменной физиономией. Почти все регулярные посетители сидели из вечера в вечер за одним и тем же столом на одном и том же стуле. Кэссиди, стоя на улице, всматриваясь в затуманенное окно, точно знал, куда надо смотреть.
Он увидел Милдред, сидевшую за столиком Хейни Кенрика. Так вдвоем они там и сидели, Кенрик оживленно болтал, Милдред кивала и улыбалась. Потом Кенрик положил ладонь на руку Милдред, чуть подался вперед и прошептал что–то Милдред на ухо. Милдред запрокинула голову и рассмеялась.
Кэссиди сгорбился, наклонился, ткнувшись лбом в стекло. Ему еще удавалось сдерживаться, зная, что, если дать сейчас себе волю, он вломится через окно. Он умолял себя успокоиться. Велел себе обождать и подумать.
Но не сводил глаз со стола, за которым сидела она с Хейни Кенриком. Она все смеялась. А потом Кенрик сказал что–то, от чего Милдред захохотала еще сильней. Они смеялись вместе. Кэссиди дрожал, стоя у окна и внимательно глядя на стол, как на вражескую траншею, расположенную в восьми–девяти ярдах от него.
Несколько раз Кэссиди прямо в лицо называл Кенрика жирным гадом. К его внешности это практически не относилось, хотя Кенрик весил больше двухсот фунтов и сильно смахивал на медузу. Он был на пару дюймов выше среднего роста и, вставая, всегда старался казаться еще выше. Всегда старался уменьшить объем живота и за счет этого раздаться в груди, но через пару минут живот опять отвисал.
Кэссиди сосредоточил взгляд, сфокусировал его на Кенрике, увидел жирное, лоснящееся лицо, редкие темно–русые волосы, зализанные вниз и поперек круглого черепа. Увидел дешевый, крикливый наряд Кенрика, сильно накрахмаленный воротничок, остро заглаженные складки на брюках, начищенные башмаки, казавшиеся лакированными.
Хейни Кенрику было сорок три года, а зарабатывал он на жизнь продажей хозяйственных товаров, которые доставлял по домам, предоставляя рассрочку. Жил в нескольких кварталах от «Заведения Ланди», заявляя, что любит портовый район, «Заведение Ланди» и всех своих здешних добрых и дорогих друзей.
Все добрые и дорогие друзья знали, что это вранье. Почти ни в одном обществе Кенрика не принимали, и посещения Ланди вселяли в него ощущение удовлетворенного самолюбия и превосходства. Он никогда не мог полностью скрыть презрение и надменность, и, когда громко приветствовал всех и похлопывал по спине, они просто сидели и молча терпели, спрашивая про себя, кого это он собирается одурачить?
И вот она сидит там с этим жирным уличным разносчиком. Заигрывает с ним. Хохочет над его шутками. Позволяет приблизить расплывшуюся, точно медуза, физиономию. Разрешает ощупывать свою руку поближе к пышному плечу, доставляя ему дешевое удовольствие. Кэссиди закусил губу и сказал себе, что пора войти.
Что–то словно держало его на поводьях. Что – он понятия не имел, но почему–то считал определенной стратегией. Оторвал взгляд от столика, где сидела она с Кенриком, обратил внимание на другие столы, добравшись наконец до четырех выпивающих за дальним угловым столиком, за которым обычно сидели трое.
Трое его ближайших друзей. Спан, портовый бездельник, тощий, хитрый, но с любимыми им людьми честный, как логарифмическая линейка. Подружка Спана, Полин, фигурой похожая на зубочистку, а цветом лица на чистый газетный лист. А вот Шили, белоснежно–седой в сорок лет, способный заглотить поразительное количество спиртного, с мозгами, которые некогда создали колледжские учебники по экономике. Теперь Шили стоял за прилавком дешевой лавочки на задворках Док–стрит. Для заведения такого сорта он был хорошим продавцом, ибо никогда не старался продать что–нибудь. Вообще никогда не старался что–нибудь сделать. Только сидел и пил. Все они только этим и занимались, сидя в спертой духоте «Заведения Ланди». В порту для кораблей без руля и без ветрил.