Однажды ночью на южной стороне участка усиленные части казаков вклинились на своих резвых конях через густые снега. На заре они смогли свободно окружить три деревни, занятые итальянцами, но не охраняемые часовыми, занятыми сном и любовью. Это было полной внезапностью.
Советы питали особую ненависть к итальянцам. Они их презирали еще больше, чем немцев, на всем Восточном фронте обходясь с ними с большой жестокостью. Одним махом они овладели тремя деревнями, никто не успел прийти в себя. Пленных подвели полностью раздетыми к колодцам, где началось истязание. Казаки набирали полные ведра ледяной воды и выливали ее на тела своих жертв. Было тридцать, а то и тридцать шесть градусов ниже нуля. Несчастные в трех деревнях все замерзли заживо.
Никто не спасся, даже врачи. Даже полевой священник, оголенный, как римский мрамор, также подвергся ужасной ледяной казни. Через два дня эти три деревни были отбиты. Повсюду на снегу валялись голые тела, скрюченные, сжавшиеся, как будто они сгорели в огне.
С того дня итальянские войска в Донбассе были усилены бронетанковыми частями рейха. Вдоль их позиций в густом снегу пыхтели тяжелые немецкие танки, полностью выкрашенные в белый цвет.
Это было необходимо. Красные все более и более активизировались. Слева и справа от нас шли яростные бои, день и ночь степь дрожала от канонады. Внезапно появлялись советские самолеты. Их бомбы выбивали вокруг нас большие серые воронки.
Холод становился все пронзительнее, резче. Температура в середине января опускалась до тридцати восьми градусов ниже нуля.
Наши невысокие лошади были совсем белые от мороза. Из их ноздрей, мокрых от крови, по капле падали на санные следы сотни розовых пятен, похожих на гвоздики…
Воющая степь
Наша жизнь под Щербиновкой становилась невыносимой. Мы кое-как заткнули соломой окна, в которых отступавшими советскими бандами была выбита половина стекол. Но холодный ветер врывался и ожесточенно продувал нас между досками пола. Мы надевали на себя все наше жалкое обмундирование, мы всовывали ступни в рукава шинелей. Но что была шинель, легкое одеяло, немного соломы против ветра, которым бросалась в нас проклятая степь, пронизывая эти бараки?
Мы раскалывали топором маргарин, колбасу и хлеб, твердые как скала. Несколько яиц, которые доносила до нас служба снабжения, доходили до нас замороженными, почти серого цвета. Это все были часы ожидания.
Наши передовые позиции находились в трех километрах к востоку от Щербиновки.
Мы отправились туда группами по снегу, обычно достигавшему сорока-пятидесяти сантиметров. Мороз колебался от двадцати пяти до тридцати пяти градусов ниже нуля.
В некоторых ротах маленькие блиндажи были вырыты прямо на склонах угольных терриконов. Другие обосновались прямо в голой степи.
Но снег был ничто по сравнению с жестокой снежной бурей. Она выла, по-кошачьи стонала длинными завываниями, бросая в нас тысячи маленьких острых стрел, как струя камней, разрывающих нас.
Наконец-то мы получили шерстяные шлемы и перчатки из очень тонкого трико, которые почти не защищали нас. Но у нас по-прежнему не было ни меховой одежды, ни валенок.
У того, кто снимал перчатки, сразу леденели пальцы. Мы натягивали свои шерстяные шлемы до самого носа: наше дыхание сквозь них превращалось в толстые ледышки на уровне льда, в длинные белые усы на бровях. Даже наши слезы леденели, превращаясь в крупные жемчужины, болезненно сковывавшие веки. С большим трудом мы размыкали их. В любой момент чей-то нос или щека становились бледно-желтыми, как кожа барабана. Чтобы избежать обморожения, надо было растирать кожу снегом. Часто это было слишком поздно.
Эти снежные круговерти давали очевидное преимущество ударным советским частям. Русские были привычны к такому невероятному климату. Им помогали их лыжи, их собаки, сани и быстрые кони. Они были одеты так, чтобы сопротивляться холодам, в подбитые ватой телогрейки, в валенках, не вязших в снегу, сухом, как кристальная пыль. Они неизбежно должны были воспользоваться муками тысяч европейских солдат, брошенных смелым ударом в эти степи, в этот холодный ветер, в этот мороз без соответствующей тренировки, снаряжения и обмундирования.
Они просачивались повсюду. Их шпионы, переодетые в гражданскую одежду, проникали сквозь наши посты, добирались до рабочих поселков, находили там пособников. Большинство крестьянского населения ничего не знало о коммунизме, кроме его бесчинств и репрессий; но в промышленных центрах советская пропаганда достигала цели среди молодых рабочих. Это к ним обращались шпионы Красной армии, смелые и идейные комиссары-смутьяны.