- Отныне я буду летать только в этих перчатках и не сниму их до конца войны. В них же завалю свой следующий "мессер". Эту победу я подарю той, которая первой поцелует меня, когда я вернусь с боевого задания.
- И когда же будет это задание, Венечка? - задорно спросила одна из девушек.
- Сегодня! Вылет в два часа. Мы летим бомбить Данциг!
И каково же было его удивление, перешедшее в откровенное разочарование, когда я сказал ему, что сегодня вылетать мне, а ему - в следующий раз. Наверное, он забыл об этом. Я видел его переживания по этому поводу, ведь он обещал вернуться из этого полета с победой.
Итак, я стал готовиться к вылету, но все время чувствовал на себе ревнивый Венькин взгляд. И я понял тогда, как же хочется ему лететь вместо меня, как не терпится выполнить это задание, да еще и встретить по пути врага, которого он догнал бы и расстрелял из пушек. Мне тоже хотелось лететь, я мечтал поглядеть на Данциг, проследить за полетом своих бомб и увидеть, как тонет, объятый пламенем и расколотый пополам, транспорт врага. Но я не мог отказать Веньке, услышав его настойчивую, с оттенком мольбы в голосе, просьбу полететь вместо меня. Как он просил! Это надо было слышать. Да разве можно было ему отказать, видя его возбужденные глаза и слыша умоляющий голос? Да смог ли бы кто другой на моем месте поступить по-иному, не сделать для него то, чего он так желал? Ведь это был Венька! И он, никогда никого ни о чем не просивший, на этот раз умолял меня помочь ему, оказать услугу, в которой не посмел бы отказать ему ни один из нас. Мог ли я противиться этому? Конечно же, нет. Но если бы знал я тогда, что это будет последний его полет...
Он обрадовался, как ребенок, которому подарили, наконец, долгожданную игрушку и со всех ног побежал за нашим парашютом под номером 9.
Ах, Венька, Венька, мальчик ты мой дорогой, неужто тогда, в эту страшную минуту, твое шестое чувство не подсказало тебе, что обратно ты уже не вернешься... И не ёкнуло тревожно твое сердце, и не передалась через дальнее расстояние тревога твоей матери в этот день...
... Вначале неторопливо, потом стремительно, словно истосковавшись по своей стихии и желая как можно скорее очутиться один на один с врагом в грозном небе войны, парами побежали "Лавочкины" по взлетной полосе, оторвались от нее и взмыли вверх. В боевом развороте набирая высоту, все шестеро взяли курс на Данциг.
Мы долго еще наблюдали с места стоянки самолетов, как "Лавочкины", ревя моторами, уходят все дальше и, честно говоря, откровенно завидовали нашим друзьям. Каждый хотел быть на их месте и именно сегодня внести свой личный вклад в дело окончательного разгрома фашистской Германии. Кто знает, будет ли еще такое же задание?
Скоро они скрылись из виду, и мы, проводив их глазами, стали потихоньку расходиться.
Прошло, наверное, с полчаса. В столовой, куда мы отправились обедать, было шумно. Одни гадали, скоро ли вернутся ребята, другие фантазировали по поводу окончания войны, третьи уже видели себя в небе над горящим рейхстагом, четвертые мечтали о доме и строили планы личной жизни, рассуждая об этом - кто споря, кто соглашаясь - в кругу товарищей...
И вдруг в столовую, будто ураган, ворвался один их техников и громко закричал:
- "Седьмой" заходит поперек старта!
Вмиг наступила такая тишина, словно здесь никого не было. Считанные секунды потребовались нам, чтобы сообразить, что возвращаться тем, кто улетел, было еще рано, и если один из них внезапно вернулся, да еще и заходит на посадку поперек "Т" - значит, что-то случилось.
И все мы как один, побросав ложки и вилки, бросились вон из столовой и бегом помчались на взлетную полосу.
Самолет тем временем, с ревом проскочив над летным полем на высоте 100 метров, умчался за лес, потом сделал крутой вираж на 270 градусов - и вот он в створе посадочных знаков. Надо убирать газ! Чего же он медлит, ведь сейчас проскочит "Т", да еще на такой скорости! Так и есть! На высоте метров 10-15 "Лавочкин" промчался над нами и снова взмыл вверх.
- Это же 12-й! Иван Штепенко, Венькин ведомый! - крикнул я.
- А где же сам Венька? - спросил кто-то. - Уж не сбит ли?
- А остальные? Их тоже, по-твоему, посбивали? - повернулся к нему другой летчик.
- Неужто у них там бой был?
- Не похоже, самолет у Штепенко вроде цел.
- Вроде - не вроде, а надо лететь туда. Подбитый "Лавочкин" так рванет - соседнего завалит!
- Штепенко вернулся, значит, что-то с командиром. Если был бой, он бы не оставил ведущего, скорее бы сам погиб вместе с ним, они ведь с Венькой друзья. Иван друга не бросит, все знают...
Вопросы и догадки сыпались одни за другими, но никто толком ничего не мог объяснить. Все с тревогой смотрели то на горизонт, где вот-вот вновь появится самолет Штепенко, то в сторону КП, откуда должна взвиться в небо ракета, по сигналу которой эскадрилья немедленно поднималась в воздух.
Однако ракеты не было. Вместо этого командир полка Егоров, сопровождаемый тянущимися за "Газиком" клубами пыли, примчался на поле и, выпрыгнув из машины, направился к нам. Мы все напряженно ждали. Одно его слово - и мы тотчас побежим к самолетам.
Егоров широко махнул рукой:
- Немцев нет и в помине! С земли доложили: никто не видел никакого боя; так что всем оставаться на местах.
- Но где же остальные, товарищ майор? -забеспокоились летчики. - Где еще пятеро?
- Им приказано лететь молча, чтобы не раскрывать себя. Пехота сообщила, что видела четыре самолета, ушедшие в сторону Данцига, - уже тише стал объяснять Егоров.