‒ За что? ‒ крикнул я.
Милиционер засмеялся и вновь занес бич. Я спрятал голову в колени.
Рядом кто-то засмеялся. Тупость этих бродяг была сверхъестественной. Им были смешны даже мучения соседа.
Путешествие заняло немного времени.
Очень болело плечо, словно конец бича был пропитан ядом.
Все пленники молчали, я тоже молчал, у меня было тупое состояние. Меня можно было бить, а мне все равно. Да и не хотелось мне глядеть на морды бродяг.
Конечно, я мог подняться и сказать, что произошла ошибка. Но человека убили только за то, что он был в моем ошейнике. А если бы у меня не отобрали ошейник? Тогда бы мой труп валялся на свалке! Неужели ничего нельзя поделать? Я убежден, что наблюдаю произвол милиционеров, которых раньше считал верными друзьями порядка. А что, если это не произвол, если существует где-то указ, по которому любимец, обманувший надежды спонсоров, подлежит уничтожению?
И не у кого спросить, некому признаться, не на кого опереться. Если бы я знал раньше, клянусь великим спонсором, я бы никогда не убежал. Да отрежьте мне хоть обе руки и ноги, только оставьте меня возле миски со вкусной пищей, у мирно журчащего телевизора, на моей мягкой подстилке! О, где ты, моя хозяйка? Я не желаю быть отщепенцем!
Я чувствовал, как горячие слезы текут по моим исцарапанным щекам, я старался плакать так, чтобы не привлекать к себе внимания… впрочем, никому до меня и не было дела.
Из глубокой задумчивости меня вывел чувствительный толчок в бок.
‒ Что еще? ‒ спросил я.
‒ Ты парень хороший, ‒ сказала худющая беззубая женщина непонятного возраста, грязная настолько, что нельзя было понять, одета она или нет. Голос у нее был хриплый, надтреснутый, почти неразличимый. ‒ Ты парень красивый, ‒ повторила она и подмигнула мне.
Нельзя сказать, что ее слова и действия меня обрадовали. Даже в такой отчаянный момент я бы предпочел быть рядом с обыкновенным чистым любимцем.
Но я даже отодвинуться не мог.
‒ Сейчас нас разбирать будут, понял?
‒ Как так разбирать?
‒ Сопляк ты недорезанный, ‒ беззлобно сказала женщина. ‒ Им облавы по помойкам да по лесам зачем нужны? Трудяг у них дефицит. Некому помирать на каторге. Если будешь себя умно вести, останешься живой и попадешь на легкое вкалывание, может, протянешь годик-два, а там и в бега уйдешь.
‒ Как умно себя вести?
‒ Если они решат, что ты сильный, ‒ попадешь на урановые рудники. Или на уголь ‒ это конец в две недели.
‒ А как я покажу, что я не сильный?
Хоть эту женщину я и видел впервые в жизни, я доверял ее словам. Может быть, потому, что иного выхода у меня не было.
‒ Хромай, ногу волочи, горбаться, мордой дергай ‒ ну что, не придумаешь, что ли?
‒ А если не рудники?
‒ Тогда, может, в уборщики или канализацию, а то и на склад, или самое лучшее ‒ на кондитерскую!
‒ Это лучше! ‒ Я подумал, что мне предлагают унизительный труд. Ни один любимец не станет убирать комнаты или чистить нужники ‒ лучше смерть!
Возможно, на моем лице отразилось негодование, и женщина беззубо улыбнулась.
‒ Откуда ты такой взялся, любимец беглый, что ли?
У меня хватило сообразительности отрицательно покачать головой.
‒ Живи как хочешь, ‒ сказала женщина, ‒ мало ли народа по миру бродит.
Бродит… это слово не могло относиться ко мне. Я не брожу ‒ я домашний!
Вертолет опустился, нас из него выгнали на огороженное колючей проволокой поле, где мы и просидели до утра. Просидели ‒ неточное слово. Я, например, пропрыгал все это время, стараясь согреться и мучаясь от жестокого холода. Если бы я был иначе воспитан, я бы отнял тряпку у кого-нибудь из старых людей ‒ так, я видел, делали молодые и наглые.
Несколько человек сбились в кучу и грели друг дружку ‒ в той группе сидела и женщина, учившая меня изображать из себя инвалида. Она позвала меня, и я сел с ней рядом ‒ мне стало немного теплее.
‒ У меня один знакомый был, ‒ рассказывала она мне, как старому приятелю, ‒ мы с ним в Москве жили. Ты в Москве был?
‒ Нет, ‒ сказал я.
Ветерок, который днем был прохладным, сейчас обжигал холодом.
‒ Ну хоть слышал?
‒ Слышал, ‒ сказал я. ‒ По телеку иногда показывали.
‒ А ты где телек видел? ‒ спросила женщина с подозрением. ‒ Нам ведь не положено.
За моей спиной сидел невидимый мне человек, по голосу старый, ему было теплее ‒ его со всех сторон окружали люди. И он сказал:
‒ А ты не приставай, Ирка, он же беглый любимец.
‒ Нет, ‒ сказала Ирка, ‒ я спрашивала.
‒ Любимец он, любимец, у него же ошейник был. Кривой у него ошейник в вонючке отобрал, помнишь?
‒ Я не видела, я спала.
‒ А я видел, госпожа Маркиза хотела его попугать, а тут милиционеры накинулись.