Юрий вернулся в Гжатск уже героем. Их познакомили. Гагарин стеснялся, он казался вообще очень застенчивым. Когда во время встречи в одной школе его стали звать в другую, он повел глазами на свою учительницу: «Как Елена Федоровна скажет?»
РАССКАЗ УЧИТЕЛЬНИЦЫ. ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ
…Вошла пожилая женщина, румяная, улыбающаяся, седые волосы прибраны под голубым газовым платочком. И так шел к ней этот незабудковый цвет, такая она была добросердечная, излучающая спокойную ласку, что не улыбнуться ей в ответ было просто невозможно.
Елена Федоровна Лунова. Учительница. Всего несколько лет как на пенсии. Скучает? Да нет. В интернат к своим ребятишкам ходит. И вообще все вокруг свое, знакомое. И на учительские конференции ее приглашают…
Семью Гагариных знает издавна, можно сказать, с детства.
— В пятидесятые годы, — говорит Елена Федоровна, — стала я заведовать начальной базовой школой при педучилище. По-моему, это была очень интересная и полезная форма: студенты училища имели свою школу. Они часто давали уроки и вообще привыкали к ребятам, присматривались к труду педагога. Ведь чтоб быть учителем, надо иметь талант. И чем раньше узнаешь про себя — есть он или нет его, — тем лучше для своего будущего. Мы и учителей потом старались подбирать из лучших выпускников.
В это самое время иду я как-то по улице и вижу как будто знакомое лицо. «Ты ли это, Нюра?» Мы с ней обнялись. Оказывается, она с детьми недавно сюда переехала. Жили еще в землянке, но уже перевезли сруб из Клушина и собирались ставить свой домик на новом месте. «Я к тебе, Елена Федоровна, своих двух младших приведу. Ты уж их, пожалуйста, возьми». Я ответила: «Приводи».
И вот на другой день Анна Тимофеевна приводит двух мальчиков-погодков: Юрку и Бориску. Смотрю на старшего. В сером костюмчике, мать перешила из своей старой хлопчатобумажной юбки. Потупился, а глаза плутоватые, быстрые. «Ты его в хорошие руки передай, — просит Анна Тимофеевна, — чтоб не забаловался». Младший на вид был поспокойнее, попокладистее. Он пошел во второй класс, а Юра в третий. Там Нина Васильевна преподавала, наша выпускница. Вот она уж учитель, как говорится, милостью божьей! Никогда голоса не повышала, не сердилась, а слушали ее ребята раскрыв рты, так им было интересно.
Все у нас в школе тогда было еще самодельное. Вместо парт столики, а перед ними на двух чурбаках доска-скамейка. Мальчишки иногда выдирали гвозди, которыми доска держалась на чурбаках, и вдруг посреди урока — бух на пол! Тут уж не обходилось без Юры Гагарина. Он был мальчишка подвижной, шаловливый. Но передалась ему и матвеевская деликатность, мягкость характера. Помещение у нас было маленькое, сидели по трое. Сначала Нина Васильевна посадила Юру в глубине класса, но скоро поняла, глаз с него спускать нельзя. Если и не озорничает, то достанет потихоньку из стола книгу и смотрит себе в колени, читает. Читал больше старые журналы, что попадалось под руку. Перевели его на ближнюю парту. И, помню, вместе с Пашей Дешиным сидела с ними третьей такая маленькая девочка Анечка, самая крошечная в классе, ее легко было обидеть. Но Юра ее оберегал, провожал до дому — им в одну сторону было идти, — и даже раза два я видела, что несет ее сумку с книгами. Сумки были матерчатые, матери сами шили. У нас вообще в школе не существовало антагонизма между девочками и мальчиками, все дружили. Но даже и на этом фоне Юра относился к маленькой Анечке трогательно.
Возле школы бомбой разбило здание, и после уроков школьники разбирали его по кирпичу. Младших ставили на конвейер, старшие грузили. Стоят эти малыши, как муравьишки, цепью и по крошке, по песчинке, гору разбирают. «Посмотрите, — сказала потихоньку Нина Васильевна, — как Юра Гагарин о своей подшефной заботится».
В самом деле. Стоят Паша и Юра, а между ними Анечка; если кирпич побольше, они его друг другу передают мимо нее.
Но огорчений с ним тоже хватало. Уже когда он стал нашим депутатом, как-то спрашивает: «Елена Федоровна, какая у вас пенсия?» Я отвечаю: «Пятьдесят восемь рублей. Мне начисляли еще до повышения зарплаты учителям». — «Несправедливо, — отвечает. — Один я портил вам нервов на сто рублей в месяц. Это надо исправить». Разговор у нас был за два месяца до его гибели.
Вообще, я его взрослым не очень вспоминаю. Как-то он остановил меня на улице уже в форме летчика. «Вот, познакомьтесь, это моя жена. А я очень изменился?»— «Конечно, Юра, — отвечаю. — Ты теперь взрослый, офицер, и выглядишь как полагается офицеру Советской Армии. Тебя уже и называть нужно Юрием Алексеевичем». На это он засмеялся. Он с детства очень хорошо смеялся: искренно, радостно. За такую улыбку ему все шалости простишь в душе.
Третий и четвертый классы текли у Юры Гагарина с переменным успехом: он получал четверки и пятерки, а иногда ему выговаривали за то, что он не приготовил урока.
Как-то Нина Васильевна, тогда еще совсем молодая учительница, едва переступив порог классной комнаты, попросила Елену Федоровну пойти с нею к Гагариным. Она жаловалась, что Юра совсем запустил грамматику, не учит правила, а сегодня при практикантах опять оконфузил ее. Вместе с расстроенной Ниной Васильевной они пошли чуть не через весь город к дому Гагариных.
Дом еще только строился. Отец был на стропилах, а мать вышла навстречу очень встревоженная.
— Ну, что он набедокурил?
— Ничего особенного. Просто не учит уроки. Сегодня правила по грамматике не знал.
Юра стоял тут же неподалеку за маленьким верстачком, стругал какие-то планки. Он потупился и, глядя на босые ноги, упрямо пробормотал, как и всякий бы другой мальчишка на его месте:
— Я только один раз не выучил.
— А вчера, Юра? — мягко сказала Елена Федоровна. — А позавчера? А ведь мы тебя готовим в пионеры!
— Так вы с ним по-своему и поступите, — сказала в сердцах мать. — Жалеть не надо.
— Нет, — возразила Нина Васильевна, — лучше уж сами понаблюдайте, чтоб Юра готовил уроки.
Анна Тимофеевна сокрушенно покивала головой.
— С домом мы с этим занялись, выпустили его из рук.
В глазах Юры блеснули слезинки, которые, впрочем, тотчас и высохли. Особенно когда Елена Федоровна поинтересовалась, что это он стругает.
— Это будет самолет, — радостно ответил Юра. — Очень большой и очень быстрый. Больше того, что сбили над Клушином.
С этим Юриным самолетиком произошла затем вот какая история. Как-то по школьному двору вдоль палисадника прогуливался в перемену дежурный член родительского совета Федор Дмитриевич Козлов, по профессии техник-строитель, человек общительный и смешливый.
(К слову, везде, где бы Елена Федоровна ни учительствовала, школу окружал цветник. Один корреспондент даже написал о ней перед войной очерк под заглавием «Цветущая школа», что звучало не очень грамотно, но, видимо, от чистого сердца.) И перед базовой школой палисад переполняли пионы — самые пышные цветы начала лета. Козлов не ждал беды, когда откуда-то сверху, может быть с неба, а вернее из окон третьего этажа, на него свалилось что-то достаточно увесистое. Это оказался самодельный самолет.
Елена Федоровна уже догадалась, чей он, и вошла в четвертый класс вместе с потерпевшим. Все дружно встали и открыто, в сознании собственной невинности, со спокойным любопытством смотрели на вошедших. Одна только пара глаз упорно не поднималась от пола.
— Ну, что ж, ребята, — начала Елена Федоровна, — вы ушибли Федора Дмитриевича, а могло случиться еще хуже. Просто не знаю, как теперь и быть! Не могу даже представить, кто из вас мог принести в школу этот самолет? А главное, бросить из окна, Самолеты надо испытывать в поле, на ровном месте. И если это хороший самолет, то он полетит вверх, а не вниз.
Козлов поддакивал: